Владимир Иорданский - Африканскими дорогами

И вот началась собственно церемония. Из толпы был выволочен первый обвиняемый. Его поставили на открытом месте, под палящим солнцем. Один из прислужников «спасителя» громко, так, чтобы все слышали, зачитал обвинение: фамилии нескольких человек, скончавшихся недавно якобы в результате губительных происков разоблачаемого.

Правда, тот утверждал, что невиновен, но сам «инквизитор» закричал на него: «Я тебя поймал. Ты и твоя мать погубили много людей».

Угрозы и обвинения перемежались, пока несчастный, окруженный враждебной толпой, не признался, что, действительно, занимался ворожбой.

Когда прозвучало это явно вынужденное признание, толпа словно вздрогнула и молодым парням из охраны с немалым трудом удалось удержать порядок. Приезжий «инквизитор» определил наказание — крупный штраф, после чего «колдуна» увели.

Из толпы выволакивалась следующая жертва.

Проще всего было бы отвернуться в сторону от подобных сцен как от «пережитков» быстро исчезающей эпохи. К тому же в этой невеселой игре в палачей и жертв роли легко менялись: ведь и первые и вторые придерживались одних и тех же убеждений.

Но если все же вглядеться в происходящее?

Крупный знаток верований народов Ганы Г. Дебруннер писал, комментируя подобное же судилище: «Это был способ ослабить напряжение внутри клана. Искались козлы отпущения, а одновременно традиционный правящий класс и вожди пытались упрочить свою власть над народом».

И он был прав.

Конечно, если бы не прочность архаичного сознания, если бы не общепринятость очень древних по времени возникновения представлений, никогда «суды над ведьмами» не стали бы возможными. Но почему использовалась эта возможность и кем? Множество свидетельств подтверждало, что в этой племенной «инквизиции» была особенно заинтересована консервативная, стоящая на страже древних обычаев часть общества. И ее жертвами становились не только беспомощные старики и старухи. Удар наносился по тем, кто осмеливался говорить о переустройстве деревенского мира, восставал против находящихся у власти.

Это важная сторона проблемы, но существовала и другая. Разве не почувствовал проницательный следователь из Ломе Антуан Мате, что в колдовстве — надежды мятежных?

В этой связи несколько фактов привлекали внимание.

Еще миссионеры замечали, что даже робкий экономический подъем зачастую сопровождался в деревне оживлением разговоров о колдовстве: вспышками особенно яростных кампаний «ведьмоборчества», появлением различного рода «спасителей» от колдунов и колдуний. Это выглядело парадоксом: прогресс в хозяйстве и одновременно волна панических слухов, в которых, казалось бы, воскресали призраки далекого прошлого. Удивляла и массовость подобных явлений, встречавшихся в различных странах континента.

Редко бывали успешны попытки провести прямую нить от экономических процессов к событиям духовной либо культурной жизни общества. Тем не менее в африканской деревне можно было наблюдать, как развитие земледелия, появление новых культур и новых сельскохозяйственных орудий, определенная экономическая и финансовая политика колониальных властей создавали повторяющиеся до чрезвычайности социальные ситуации, вызывающие в людях сходную психическую реакцию, родственные мысли, близкие этические оценки. Было очевидно в то же время, что под воздействием колониализма шло мучительное, крайне болезненное перемалывание всего того, что создавало этический фундамент родо-племенного общества.

Этот бурный рывок вперед был, несомненно, прогрессивен, но прогресс этот достигался бесконечно высокой ценой. Ведь в племенном обществе отношения строились на узах крови, и, когда такие отношения приходилось разрывать, конфликт возникал между отцом и сыном, между женой и мужем, а его поводом бывали земля, право на независимость (выделение из рода, из большой семьи, собственное хозяйство).

Повторяясь, хочу подчеркнуть, что это придавало большой драматизм становлению новых порядков, новых связей между людьми.

Вера в магию и пришлась так кстати в этом мире: ведь считалось, что колдовством можно причинить зло прежде всего своему сородичу. А кто был чаще всего обвиняем? Да те группы деревни, которые были угнетены, задавлены племенным механизмом эксплуатации — женщины и молодежь. Они же и бунтовали, они же и видели в колдовстве надежду, надежду добиться своего…

Так из магических представлений соткалась фантастическая оболочка стремлений к изменению, но одновременно и к сохранению давних общественных структур. Страсти, разбуженные борьбой вокруг земли, вокруг будущего общины, вокруг будущего семьи, переносились в область воображения, но в то же время это воображение населялось столь чудовищными, столь страшными образами, что люди больше были не в силах выдержать этого развертывающегося перед их умственным взором зрелища. Исповеди ведьм или колдунов о якобы совершенных ими злодействах были красноречивым симптомом душевного надлома.

И наступал момент, когда общество в целом начинало испытывать желание возможно быстрее перешагнуть эту стадию своей истории.

Когда я работал в Гане, то часто слышал от знакомых врачей странные истории о знахарях-исцелителях. Их было известно много, мне называли десятки имен. Излечения же искали у них сотни тысяч.

Мне рассказывали также, что особенно значительного успеха деревенские исцелители добивались с душевнобольными людьми.

Среди пациентов, страдавших душевными заболеваниями, многие жаловались именно на то, чем в недавнем прошлом они наверняка гордились бы, — одержимостью силой, которая давала им способность губить здоровье, благосостояние, покой других людей. Приходили женщины, говорившие, что они ведьмы, и обвинявшие себя в десятках воображаемых убийств. Мужчины утверждали, что они оборотни, ночами превращающиеся в леопардов или крокодилов.

О чем же они просили? Да о том, чтобы их избавили от этих страшных способностей. Они хотели защиты от этого наваждения, и знахари умели им помочь.

— Дело в том, — говорил мне один из опытнейших врачей Аккры, Марк Дэви-Хейфорд, — что мы предлагаем больным только лекарства. Если они нас знают давно и между нами установились отношения доверия и уважения, то у врача появляются дополнительные шансы на успех. Деревенский исцелитель не отгорожен от больного образованием, положением, пугающей обстановкой клиники. Он говорит с пришедшим на одном с ним языке. Кроме того, к нему и стремятся уже потому, что в него верят. Верят в его способность защитить.

Марк Дэви-Хейфорд добавил:

— Замечено также, что в своем большинстве деревенские знахари наделены сильным характером. Очень часто это люди и редкой целеустремленности, поражающие окружение незаурядностью своего морального облика. А это исключительно важно, особенно когда больному нужна в первую очередь духовная опора, психологическая поддержка.