Владимир Иорданский - Африканскими дорогами

Монго не закрывали глаз на отрицательные стороны жизни. Их волновала людская неблагодарность, несправедливость судьбы. Свою горечь они высказывали в свойственной им прямой, лишенной претензий манере. «Веник и совок помогали тебе соблюдать чистоту в доме, а ты выбросил их под дождь», — возмущались они, сталкиваясь с грубым неуважением к оказанной помощи. Или: «Нож зарезал хозяина». Эта пословица употреблялась, когда ученик поднимал голос на учителя, сирота — на воспитавшую его семью. Обнаружив черную неблагодарность, монго также говорили: «Я вымыл лицо обезьяне».

Впрочем, как уберечься от несправедливости?

«И у калеки отбирают костыль», — с горечью повторяли монго. Они любили говорить: «Один собирает грибы, другой ест их ножки». С этой пословицей перекликалась другая: «Я посадил побег, а ты ешь бананы».

Монго относили несправедливость к числу тяжелых несчастий, которые могут обрушиться на человека. Как неизбежность отмечали они, что «животное, не имеющее защитника, будет убито». Судья «отпускает кабана, а невинного наказывает».

«Сердцу хватает страданий», — повторяли старики молодому поколению деревни. «Убегавший от красных муравьев кузнечик столкнулся с их армией».

Беда подстерегает каждого. «Нет на земле человека, который не знал бы горя», — утверждали монго. «День — болезнь, день — голод», — гласила одна из самых известных пословиц. От несчастья нет и защиты: «Днем дождь падает на всех», «Несчастье не ждет приемного часа».

Как к неизбежному для всего живущего концу относились монго к смерти. «Смерть не принадлежит кому-то одному», — говорили они. А старики часто употребляли выражение: «Утро принадлежит мне, вечер всем». Смерть может наступить в любую минуту, казалось, думали они, а «с кладбища не возвращаются, даже если зовут».

Таков был духовный «багаж», с которым юноша вступал в зрелость. Не случайно знание пословиц считалось большим достоинством. Ведь они воплощали и колоссальный опыт, и огромное количество жизненных наблюдений, и коллективную мудрость племени. В этой сокровищнице можно было найти ответ на каждый вопрос, который выдвигала жизнь перед общиной, семьей, личностью.

Воспитанием донесены из прошлого нормы общежития, жесты, слова, привычки, образующие как бы внешнюю ткань людских взаимоотношений. Манера обращения друг к другу за века усложнилась, она тонко учитывала малейшие оттенки положения человека в социальной иерархии.

…Женщина, моющая ребенка, — это одна из наиболее частых сцен деревенской жизни. Коричневое упругое тело в мыльной пене извивается в руках матери, а та энергично скребет его и скребет мочалкой. Потом она так же чисто выстирает белье всей семьи, выметет двор и утоптанный пол в хижине. Каждая вещь будет аккуратно уложена на свое место.

В глазах африканца чистота и здоровье, чистота и сила, чистота и неуязвимость от сглаза неразрывны, тогда как грязь неотделима от душевной слабости, угасания, уязвимости от колдуна или ведьмы. В конечном счете эта чистоплотность спасала от эпидемий, от выми-рання, а связанная с ней устремленность к моральной чистоте защищала от духовного разложения.

В частности, этот круг представлений оказал глубокое влияние на то, как в повседневности складывались отношения между мужчинами и женщинами. Речь опять-таки не о нормах, регулирующих положение тех и других в обществе, а о жестах и словах, в которых выражались будничные контакты, о поведении.

Например, нагота… Когда в Западной Европе в конце 60-х годов начало появляться на экранах кинотеатров обнаженное женское тело, то реакция публики была крайне болезненной. Нарушение многовекового церковного запрета сопровождалось криками о порнографии, о разложении культуры, о падении морали. А одновременно из киностудий хлынул поток действительно порнографических фильмов, удовлетворяющих грязненькое любопытство иных зрителей. Века религиозного ханжества дали ядовитую отрыжку.

В деревнях Тропической Африки женщина обычно работала и в поле и на огороде у дома полуобнаженной. Узкая набедренная повязка зачастую составляла весь ее костюм. Только в праздничные дни, для поездок на рынок или в другую деревню извлекался узел с одеждой.

В поле и мужчина трудился обнаженным по пояс. Нагота никого не смущала, впрочем, это не означало, что в деревне не знали стыдливости. Напротив.

Столь же естественным был подход к добрачным отношениям. Мне не раз приходилось сталкиваться с недоумением крестьян, узнававших, что в Европе жених и невеста несколько месяцев, а то и лет ждут брака. Долгое ожидание якобы для того, чтобы лучше понять друг друга, им представлялось странным. Они считали, что только совместная жизнь позволит юноше и девушке решить, смогут ли они основать собственную семью.

С этим взглядом я встречался, как правило, там, где сохранялись пережитки материнского рода, — у народов группы акан, среди различных ветвей банту. Влияние ислама в одних районах, христианства в других заметно изменило былые нравы, по традиции умирали медленно.

Чистота чем-то была родственна порядку, как осквернение — хаосу. А хаос был глубоко чужд архаичному сознанию с его склонностью к канонизации, то есть упорядочению своих представлений. Не случайно поэтому, что в путанице странных и внешне противоречивых идей, где европейцу трудно было бы найти путеводную нить, африканец свободно ориентировался: в его глазах эти идеи складывались в достаточно стройную систему.

Тяга к чистоте повлияла на брак и семью, любовь к порядку, мне кажется, воздействовала на этикет. Соблюдение принятых правил вежливости было в африканской деревне тем более важным, что их нарушение ставило под сомнение справедливость узаконенной обычаем общинной иерархии и места каждого общинника на ведущей вверх лестнице престижа. Это было бы недопустимым вызовом.

К тому же условные фразы и условные жесты этикета обычно согреты теплом искренности. Это очень хорошо почувствовал французский исследователь Венсан Герри. Он рассказывал о бауле Берега Слоновой Кости, где жил несколько лет: «Солнце поднимается на горизонте, когда женщина идет через деревню, грызя початок кукурузы — свой завтрак. За ней торопится ее маленькая дочь с деревянной палочкой во рту. Этой зубной щеткой девочка энергично трет зубы и десны. Кокетство не ждет долгие годы. Не имея возможности похвастать, как ее старшие сестры, красивым платьем — девочка идет совершенно голая, — она гордится сверканием на солнце своих белых зубов.

Крестьянка приветствует всех встреченных по дороге односельчан.

— Сударь, день встает! — говорит она.

— Сударыня, утро прохладно! — отвечают ей.