Владимир Иорданский - Африканскими дорогами

«Никогда ничего не просить — это хуже, чем ничего не давать. Это так же плохо, как не разговаривать с кем-то», — подчеркивает В. Герри.

И он прав. Воздерживаясь от просьб, крестьянин словно бы говорил, что не хочет поддерживать дружеских связей с другими общинниками. Это неизбежно воспринималось теми как свидетельство враждебности. Рано или поздно случайное поначалу недоразумение могло бы привести к глубокому взаимному антагонизму.

Вот почему, когда в деревне становилось известно, что кто-то собирается на рынок, его засыпали просьбами. Отказ их выполнить был бы воспринят с чувством жестокой обиды, но, если вернувшийся с рынка ничего не привозил, его не осуждали. И просьба и согласие ее выполнить были в общем всего лишь формой вежливости, которую очень ценили, но тем не менее не принимали слишком всерьез. Важным было ощущение взаимной близости, создаваемое обменом дружескими любезностями.

Это чувство было тем дороже, чем яснее сознавалось постепенное исчезновение старых обычаев человеческого общения.

«Сейчас самый сильный фетиш — деньги!» Эти горькие слова мне не раз доводилось слышать в деревнях Южной Ганы в начале 60-х годов, когда я там работал.

Старики буквально с ужасом говорили, что богатые выскочки благодаря деньгам добивались избрания на посты вождей. Начала продаваться земля — дело совершенно немыслимое еще три-четыре десятилетия назад. Да и само население деревень перемешалось; пришлые во многих районах стали большинством.

В этих условиях древний механизм воспитания личности стал давать перебои. Конечно, он продолжал оказывать влияние на сознание молодежи, однако результатом были всё более серьезные моральные драмы в ее среде. Юноши и девушки, получавшие традиционное воспитание, вступая в зрелость, оказывались в совсем иной, чем предшествующее поколение, среде.

Социальная инерция, обеспечивавшая самокопирование архаичных общественных структур, постепенно затухала. Да и не могло быть иначе в обстановке ускоряющегося распада деревенской общины, разрыва окутывающей деревню паутины кровнородственных связей и возникновения совершенно новых групп в крестьянстве.

Отчасти, впрочем, традиционное воспитание учитывало противоречивую сложность архаичных порядков. Оно внушало не одни идеи солидарности, общности, сплоченности, но и покорность перед старшинами и вождями, преклонение перед клановой иерархией, признание фактически существующего в архаичном обществе неравенства. Этим воспитанием как бы закреплялся «антагонизм» мужчин и женщин, но, может быть, его самой отрицательной чертой было внушение недоверия к иноплеменникам, к людям другого языка и культуры.

«Банту» в переводе значит «люди». Кем же были небанту? В Руанде пигмеев называют батва, иначе говоря, «рабами». В каждом африканском языке существуют десятки уничижительных кличек, обозначающих соседние народы. Они никогда не исчезали из обихода, а временами способствовали вспышкам взаимной неприязни и недоброжелательства.

А униженность, которую демонстрировали перед вождем? Мне было странно видеть, как ползком, на животе, старуха приближалась к обе Бенина. Когда она подняла к нему голову, то от серой пыли лицо женщины выглядело маской.

В новых условиях, порожденных влиянием капитализма, эта оборотная сторона традиционного воспитания приобретала новое значение. Выхолащивались, становились постепенно пустой фразой формы взаимного обращения и правила вежливости. Напротив, качества характера, ранее осуждавшиеся, вроде стяжательства или высокомерия, завоевывали нечто вроде невольного общественного признания.

Одно время в Гане приобрела огромную популярность завезенная из Нигерии песня в ритме народного танца хайлайф о двух крестьянах. Один из них прятал сбережения в горшок и закапывал в землю, где их пожирали термиты. Второй относил деньги в банк, и песня рассказывала, как много нужных вещей он смог приобрести позднее.

В восточнонигерийских деревнях среди ибо люди, умеющие «делать деньги», вызывали к себе уважение. Деловая хватка, торгашеский дух, предприимчивость ставились в пример, а женщинами сочинялись песни об оборотистых, зарабатывающих много денег мужчинах.

Эти нравы очень далеки от идиллических норм общежития, принятых у бауле.

Аналогичная картина наблюдалась всюду, где воздействие капитализма преобразило давние порядки.

Среди пальмовых рощ приморской Дагомеи, например, население, хотя и сохранявшее верность культу предков, выработало мораль, которая еще недавно показалась бы немыслимой. Подчиняясь новым веяниям, оно довело чуть ли не до крайности особенности старого быта. Здесь и раньше существовало разделение труда (и собственности) между мужчинами и женщинами, в силу которого пальмовые рощи и доход с них принадлежали мужчинам, тогда как женщины распоряжались продовольственными культурами. Теперь дело дошло до того, что в семье жена продает мужу овощи со своего огорода или под проценты одалживает ему деньги.

Когда в ряде стран континента прозвучали призывы вернуться к «истинно африканским началам», то помимо политической игры было в этом и искреннее возмущение «падением нравов». Ведь отход местного общества дальше и дальше от идеалов, которые еще недавно были общепризнанными, многих задевал крайне болезненно. Отнюдь не все сознавали, что были свидетелями не просто краха старой морали, а краха старого уклада, выработки новых норм общежития, более отвечающих современным условиям.

Попытки воскрешения исчезающих обычаев и форм быта обволакивались густым туманом шовинизма. Наиболее значительное по своим масштабам усилие в этом направлении было предпринято в Республике Чад по инициативе позднее погибшего в военном перевороте президента Нгарты Томбалбая. Президент, происходящий из этнической группы сара, потребовал, чтобы все государственные служащие прошли через обряд инициаций его родного народа — йондо. Исключение не делалось даже для священников.

Сотни людей были отправлены в деревни для приобщения к «истинной» национальной культуре. Они зачастую оказывались в тяжелейших бытовых условиях, в совершенно чуждой культурной среде. Не редки были случаи глумления над ними. После переворота подтвердились слухи о том, что несколько человек погибли при подготовке к обряду.

Возможно, подобный шаг был подсказан Нгарте Томбалбаю его гаитянскими советниками. Как известно, покойный президент Гаити, Дювалье, охотно пользовался сохраняющимися на острове суевериями в политических целях. Так или иначе, в Республике Чад эксперимент с возвращением к «истокам» завершился трагически для его инициатора: он был застрелен мятежными солдатами в собственной резиденции.