Владимир Иорданский - Африканскими дорогами

Чем больше я знакомился с Дакаром, тем больше сам город начинал казаться мне тенью Европы. Тень всегда искажает пропорции того, кто эту тень отбрасывает, так и в Дакаре европейские соотношения были нарушены. Контрасты, часто присущие самой Франции, были обнажены в этом городе до такой степени, что выглядели перенесенными в жизнь со страниц разоблачающего колониализм памфлета.

Из богатых районов центра такси за несколько минут доставило меня на пыльные улицы Медины. Мединой в Дакаре называют часть города, населенную исключительно африканцами. Какими далекими казались здесь богатые магазины и кафе улицы Мажино или площади Независимости!

В этих бедных кварталах начиналась подлинная Африка, районы африканцев, застроенные самими африканцами. Бетон и даже кирпич в этих местах еще были неизвестны, и дома сколочены из разбитых ящиков, толя или слеплены из глины. Вместо магазинов центра — торговки, весь день продающие несколько бананов и банок консервов; вместо зеленых скверов — желтые груды пыли.

Отсюда, из Медины, видны белые небоскребы дакарского центра, но на голубом фоне неба они подобны миражу в пустыне.

Медину и европейские кварталы города разделяла улица Эль-Хаджи Малик, и эта граница между двумя районами, между двумя различными образами жизни, была значительно более непроницаема, чем даже высокая ограда из колючей проволоки вокруг французской военно-морской базы в окрестностях сенегальской столицы. В Медине можно было увидеть, как резко противостояли в Дакаре бедность и роскошь, болезни и здоровье, невежество и цивилизация. С одной стороны линии борьбы находились районы, где концентрировалось богатство, с другой — где продолжала «накапливаться» нищета. Между этими двумя полюсами дакарской жизни, как между двумя полюсами магнита, существовало поле огромного социального напряжения.

Как-то раз за мной в гостиницу заехали друзья и пригласили пообедать вместе в доме у одного из них. Я охотно согласился.

Домик, к которому мы подъехали, находился в самом центре дакарской Медины. В тени еще молодого деревца, напоминающего белую акацию, был поставлен стол, за которым сидели пять-шесть молодых ребят.

В Сенегале народ говорит на нескольких языках: волоф, пулар, серер и других. Многие сенегальцы знают все эти языки, но, как правило, встречаясь, говорят между собой на волоф или по-французски, конечно, если принадлежат к разным народностям. На французском шел и спор, очевидцем которого я оказался.

После обеда один из присутствующих, его звали Алиун, сделал нечто вроде сообщения о французских компаниях в стране. Этот парень был простым почтовым служащим, но его доклад был очень хорош. Он подчеркнул, что важнейшие отрасли сенегальской экономики продолжают оставаться в руках французских капиталистов. Развивая эту мысль, Алиун рассказал, что центр «Сенегальской компании фосфоритов Тайбы», контролирующей добычу фосфоритов в стране, разместился на авеню Клебер в Париже. В Париже находилось и бюро «Нефтяного общества Сенегала». Алиун отметил, что французская фирма «Лезье» вывозит за границу 56 % основного богатства страны — урожая земляного ореха. Иными словами, от этой компании зависело благосостояние тысяч семей сенегальских крестьян.

Сгрудившиеся вокруг докладчика молодые люди не были марксистами. В своем большинстве это были мусульмане. Но они отбрасывали вопросы религии прочь, когда речь заходила о стране, ее будущем. Один из них ответил на мой вопрос, как он относится к авторитету религиозных вождей — марабутов, следующими словами:

— Марабут может мне сказать, правильно ли я понимаю Коран, но он не скажет мне, правильно ли я понимаю положение моей родины. Мы больше не можем жить так, как жили раньше. Мы не хотим больше жить в нищете и невежестве и рассчитываем прежде всего на собственные силы.

Его товарищ, молодой рабочий с умным и живым лицом, добавил:

— Вопросов религии мы не обсуждаем, это — дело стариков. Мы думаем, как добиться подлинного обновления страны, как завоевать культурную и экономическую независимость, открыть людям свободный путь к лучшей жизни.

Этот разговор мне запомнился надолго. Чувствовалось, социальное напряжение в стране было столь значительным, что даже объединенные усилия католических священников и мусульманских религиозных вождей не были в состоянии остановить «брожение умов». Встреча, на которой я побывал, — одна из многих, происходивших в Дакаре ежедневно. Вечерами, собираясь, молодежь говорила прежде всего о политике. Такие встречи были подобны пузырькам пара в закипающей воде. Их становилось все больше и больше, пока, наконец, вода не начинала клокотать и бурлить.

Было далеко за полночь, когда я возвращался к себе в гостиницу.

Как только в конце рабочего дня опускаются стальные решетки на окнах магазинов и контор, центр безлюдеет. Только спящие на циновках под этими окнами сторожа да полицейские патрули составляют его ночное население. Оазисы жизни — это дансинги, бары, рестораны, где до позднего часа гремят оркестры и к собравшимся повеселиться липнут воры, проститутки, сутенеры, торговцы наркотиками.

Кажутся вымершими и районы особняков и вилл, где засыпают рано. Напротив, там, где живет беднота, до глубокой ночи бурлит жизнь. Открыты лавочки торговцев, в закусочных и пивных полно народа, кое-где звучит громкая музыка: группы бродячих музыкантов соперничают в успехе с включенными на полную мощность радиоприемниками. Электроэнергия здесь многим не по карману, и окна домов обычно освещены тусклым, красноватым светом керосиновых ламп. Часто под уличными фонарями, прямо на мостовой, сидят молодые парни с книгами на коленях, читают.

Этот тип города с жестко проведенными социальными границами складывался десятилетиями, и пропасть, в общественной жизни невидимо разделяющая тонкую прослойку привилегированных и массы народа, на городском плане может быть обозначена со всей точностью, с указанием кварталов и улиц.

Дакар 1961 года нес на себе все стигматы недавнего колониального прошлого. Может быть, самая характерная черта колониального города — это его внутренняя раздробленность, обнаженность противостояния районов богатства и бедности, что обычно замаскировано временем в старых центрах Западной Европы. К тому же если на полюсе богатства находились немногие европейцы, верхушка африканского чиновничества и буржуазии, то на противоположном конце городского общества концентрировались массы обездоленных. Промежуточная Прослойка невелика численно и слаба экономически.

Когда я был. в Дакаре, то часто вспоминал о Кин-шасе, тогда еще называвшейся Леопольдвилем. Мне довелось побывать там в июне 1960 года, за несколько месяцев перед поездкой в Сенегал. На дакарских улицах мне часто казалось, что я вижу уже виденное, узнаю уже узнанное.