Елена Габова - Улыбка Кубы

– Не отмечаем. Мы в бога не верим.

– А у вас столько церквей в Гаване!

– В прошлом кубинцы были католиками. А сейчас мы не верим.

– А во что верите?

– В социализм. В революцию.

– Революция была в пятьдесят девятом году. Сто лет прошло.

Саня поднял попавшийся под ноги камушек и запустил его в мелкие волны.

– Джень, знаешь, я тебе скажу, но это на нашем острове секрет. Не на Кайо-Ларго секрет, а на всем острове Куба. Ты умеешь хранить секреты? – он дружественно толкнул меня плечом.

– Умею, – ответила я таким же толчком.

– Я не верю в революцию и в социализм. Я не люблю Фиделя. И никто из молодых его не любит, – Саня запустил в волны еще один камушек.

– Но почему, Саша?

– Мы не хотим жить в бедной стране… Фиделя любят его ровесники и люди чуть-чуть помоложе. Дед мой – его фанат. А мы – нет.

– Тот парень, в Гаване… Хосе. Он то же самое говорил. И хотел убежать в Америку. Ты тоже хочешь?

– Нет. Я не убегу. Я слишком люблю Кубу.

Погода на Кубе всегда хорошая. Туч почти не бывает. Ночью всегда просыпаются звезды. Море не замолкает ни днем ни ночью. Оно вечно молодо. В начале пляжа установлен одинокий зонтик, покрытый рыжими, как волосы Саньки, пальмовыми ветвями. Он тут как страж берега. А под ним единственный лежак. Мы сели на этот лежак.

– Спой что-нибудь кубинское, Сань.

– Хорошо.

И он запел тихонько. Я думала, кубинские песни веселые, но эта была грустная. Тихая. Я ее слышала, и не раз, она была очень известна, но в устах Сани прозвучала почти незнакомо и немного печально.

Пел он, обняв руками одно колено. Взгляд сначала в землю устремил, голова его постепенно поднималась, вот он в море смотрит, выше, выше, на звезды… а потом он руку на мое плечо положил, и я не отстранилась, не хотелось мне портить песню… как-то она здорово улеглась под рокот моря и шум волн. И вообще было приятно.

– Очень красиво, Саш… а перевести сможешь?

– Си. Это легко… это про любовь, надо жарко и сладко целоваться…

– Взрослые песни поешь, амиго.

Он убрал руку с моего плеча и посмотрел на меня строго. Конечно, было темно, но звезды и месяц светили, и я уловила его взгляд.

– Взрослые! Эту песню написала школьница Консуэло Веласкес, ей было шестнадцать лет.

– Как нам сейчас! Ничего себе! Правда?

– Да. Она из соседней страны, Мексики. Но она умерла уже.

– А песню весь мир знает. Песню, выходит… школьницы?

– Си, так выходит… Теперь ты спой что-нибудь русское.

– Я плохо пою.

– Я тоже.

– Нет, ты поешь замечательно. Вы, кубинцы, все музыкальные. Всё музыкальное и танцевальное вы делаете классно. Ой, ладно, попробую.

И я запела тоже тихонько:

Эта песня нравилась и папе, и маме, и мне с Алишкой. Я ее часто про себя напевала. И с Алишкой мы ее пели. Шли по березовому скверу недалеко от школы и пели тихонько, держась за руки.

– Очень чудесно, – проронил Саня и сжал мое плечо. Так мы и сидели, под звездами, обнявшись. – А березы – какие они?

Я представила, а вернее, вспомнила, березы. Недалеко от нашего дома есть небольшой березовый сквер. И около школы есть. Берез в России ой сколько! Наверное, как пальм на Кубе, а может, еще больше. Сейчас, зимой, они голые, но все равно замечательные. И мне вдруг показалось, что они совсем не хуже кокосовых пальм. Пальмы красивые, и березы тоже, просто они разные. Пальмы с серыми стволами, березы – с белыми. Как люди. Одни чернокожие, другие со светлой кожей…

– Они белоствольные, Саша.

– Белый ствол? Совсем белый – как этот песок?

– Да. И верхняя кожица на стволах – тоненькая, шелестящая, как папиросная бумага. Кору отогнешь – а под ней розовое, светлое… А по всему стволу черные пятна. А листочки, знаешь, такие мелкие, треугольные, и по краям – зазубрины.

– Как у пилы?

– Да, так примерно, только помельче.

– Не могу даже представить… – уважительно произнес Саня.

– Береза – символ России. Ты обязательно увидишь ее.

– Ты правда думаешь, я смогу приехать к вам?

Он спрашивал об этом в сотый раз! Значит, очень хотел приехать!

– А почему же нет?

– Это очень дорого.

– Нет ничего невозможного, – сказала я по-взрослому, – я устрою так, что ты приедешь! – Я сразу вспомнила про папу, конечно. Что именно он в этом деле поможет.

Мы помолчали.

А потом мы шли по берегу на срезе волн, где легко было идти босиком, где ноги не проваливались в песок. Брюки я закатала. Обувь мы оставили под зонтом. Пусть охраняет наши видавшие виды кроссовки. Волны белыми птицами летели к нашим ногам. Задул ветер, и я подняла капюшон толстовки. И тут же почувствовала, как он наполнился ветром.

– Ой, Саня, я, кажется, поняла, как люди изобрели паруса! – Я показала на свой наполненный ветром капюшон. – Ух ты! Суперпотряс!

– Как будто бы трудно догадаться!

– Для первого человека – конечно! – я была убеждена в этом. – Для самого-самого первого… Ты только представь – кто-то впервые догадался поймать ветер в одежду! И сообразил, как сделать парус на лодке! Это был гений! Он изменил мир! Ой, просто суперпотрясно! – я все больше распалялась от своей догадки. Я сделала большой шаг, опередив Саню, и пошла перед ним задом наперед, чтобы различать под звездами его лицо, и чтобы он видел мое. – Да, Саня, это не шутка, он и правда изменил мир, – я все более распалялась, – все стали путешествовать по земному шару, открывать новые земли! Этот кто-то был кто?

– Первый открыватель?

– Да, первооткрыватель! А потом кто-то увидел бревно!

– Что такое – бревно, Дженя?

– Это ствол срубленного дерева. Предположим, пальмы. И он выдумал колесо!

– Тоже перво… открыватель! Гений! А кто-то хотел летать и прыгал с крыш с пальмовыми ветвями, привязав их к рукам!

– Он разбивался!

– Но кто-то снова хотел летать! И снова делал крылья!

– Из чепухи!

– А теперь ракеты, самолеты…

– Дельтаплан!

– А кто-то увидел, как пар поднимает крышку кастрюли…

– И придумал паровоз!..

– А кто-то…

– И все они были гениями!

– Первыми открывателями!

– Первооткрывателями!

– Это было чудо!

– Хо-хо! Еще какое чудо! Очень чудесное чудо!

– Йо-хо-хо!.. 15 человек на сундук мертвеца! – заорала я на весь берег.

– И бочонок рома! – подхватил Саня.

Я в удивлении замолчала. Уставилась на него и спросила: