Герман Волков - Золотая Колыма

— Это почему же? Я-то не пью!

— Дак вы партиец, а мы люмпен: любо — пей, любо — плюй! У вас — жилуха: жена-красавица, детки-малолетки, дом, хоть неказистый, а родной. А мы тут — перекати-поле. На жилухе и я не пил. Ей-бо!

— На жилухе-то и я не пил! — захихикал другой — А тут трезвый не бываю! А все почему? От тоски!

— А золото куда от тоски прячешь? Под двойное дно чемоданчика? Перепрячь, а то милиционеру скажу — найдет. Чего заморгал бельмами? Я твою комариную душу насквозь вижу. Вчера опять королю бороду причесал? Две сотни выиграл. А выпить на шармака норовишь.

— Всю дотошную про нашего брата знает,— загудели приискатели.— Дошлый вы, товарищ комиссар...

— Будешь с вами дошлый. Ну, ничего... Первую драгу имени Дзержинского пустили, Дворец труда построим... Рассеем мрак старого быта! Будет Алдан и социалистический, и трезвый!

— Зачем разыскиваешь-то? — обратился Вольдемар Петрович к Билибину.

Билибин промолчал, отошел от «копачей» подальше и лишь на повторный вопрос: «Ну?» — осторожно сказал:

— У вас есть какая-то записочка о Колыме?

— Ну, и что? Познакомиться хочешь?

— Если можно...

— Можно. Кому-кому, а Билибину — можно. Он дело делает. Я-то всю жизнь ищу золото на нюх да на слух, а он Алдан на научные рельсы ставит! Рудное золото нашел! Построим рудник Лебединый, фабрику поставим, город будет. На сто лет, говоришь, хватит?

— И даже больше.

— Ладно. Пошли ко мне. Проголодался, поди! Танюша картошкой покормит, а я тебе записочку покажу.

Таня поставила на стол огромный чугун картошки:

— Милости просим, Юрий Александрович. Картошечка молоденькая, без ножа чистится,— и сняла крышку.

Густой пар, давно забытый аппетитный запах ударил в ноздри Билибина, Юрий схватил самую крупную картофелину в лохмотьях тонкой кожуры, не очищая ее, макнул в берестяную солонку и затолкал в рот,

— Что же без масла-то и нечищеную. Может, поджарить? Вы какую больше любите, мятую или порезанную?

— Всякую, Татьяна Лукьяновна, всякую. И мятую, и резаную, и жареную, и пареную, и с маслом, и без масла, и в мундире, и без оного... Тысячу лет не едал! И одного чугунка будет маловато..,

— Ешьте, еще сварю.

Из толстой папки, на обложке которой красноармеец в буденовке пронзал штыком гидру буржуазии, очень похожую на верхнепермского, жившего двести миллионов лет назад, ящера, Бертин извлек и положил перед Билибиным тонкие листики с водяными знаками, а сам сел напротив.

Юрий Александрович, не переставая жевать картошку, уткнулся в написанные мелким бисером бумажки. Сначала он молча пробегал строки, потом, когда дошел до красочных описаний золоторудных жил, которые перед автором записки сверкали «молниеподобными зигзагами», стал вслух повторять отдельные фразы:

— «...хотя золота с удовлетворительным промышленным содержанием пока не найдено, но все данные говорят, что в недрах этой системы схоронено весьма внушительное количество этого драгоценного металла...»

И закончил громко, нараспев:

— «...нет красноречиво убедительных цифр и конкретных указаний на выгоды помещения капитала в предполагаемое предприятие, но ведь фактически цифровым материалом я и сам не располагаю: пустословие же и фанфаронада — не мое ремесло. Могу сказать лишь одно — средства, отпускаемые на экспедицию, окупили бы себя впоследствии ка Севере сторицею.

Розенфельд.

Владивосток, 25 ноября 1918 г.»

А Бертин положил перед Билибиным еще один листок, вырванный из школьной тетради:

— Карта.

Билибина карта умилила. Она была похожа на детский рисунок: горы изображались как песочные колобашки, тайга — елочками, болота — вроде ежиков, а золоторудное месторождение помечено тремя крестиками с надписью «Гореловские жилы». Никакого масштаба! Никакой привязки к какому-либо известному географическому пункту! Искать с такой картой «Гореловские жилы» безнадежно.

— Кто этот Розенфельд? И как все это оказалось у вас?

Вольдемар Петрович вздохнул:

— Разное о нем говорят: и проходимец, и купеческий прихвостень, и белый эмигрант. Был он приказчиком у благовещенского купца Шустова; скупал на Колыме пушнину, искал там же удобные торговые пути, интересовался, видимо, и полезными ископаемыми. Ну, где-то и наткнулся на жилы. Гореловскими-то назвал, видимо, потому что кварц ржавый, все его так называют... Без техники опробовать не смог, хотел вернуться на это место в будущем году с техникой и с людьми на средства своего купца. Но Шустов в это время обанкротился. Стал Розенфельд писать разным золотопромышленникам. Хотел, понятно, сам участвовать в этом деле, не по наивности, конечно, составил такую хитрую карту. Но тут началось: война, революции... Однако Розенфельд не успокоился. Эту записку он представил в правительство Дальневосточной республики. Во Владивостоке в двадцатом году ее обсуждали, даже организовали Колымскую рекогносцировочную экспедицию, вот — протокол ее заседания...

Бертин извлек из той же папки с красноармейцем, пронзающим гидру буржуазии, еще восемь листов. Билибин прочел о задачах экспедиции: первая — исследование промышленной ценности Гореловских жил, вторая — исследование двух обширных систем россыпного золота. Вдруг Юрия Александровича остро обожгла мысль, что исследования на Северо-Востоке Азии, куда он стремится, уже начались, и начались без него! На четвертой странице увидел строки, подчеркнутые красным карандашом:

«...быть может, в ближайшие 20—30 лет Колымская страна привлечет все взоры промышленного мира».

— Чего всполошился? — усмехнулся Бертин.— Думаешь, опередили? Нет. На этом протоколе деятельность Колымской экспедиции закончилась. На Дальнем Востоке началась такая заваруха, что правительству ДВР было не до Колымы. Ешь-ешь картошку... А ко мне эти бумаги попали так. Открыли мы на Алдане золото, народ нахлынул, а есть нечего. Были случаи — мертвецов ели. Снарядился я в Благовещенск, взял вот из этого сундучка двенадцать фунтов золота — думал, сдам государству, закуплю продовольствие. А меня по дороге схватили. Нет, не думай, свои схватили, чекисты. Пустил кто-то обо мне слух: в Китай пробираюсь, ну и схватили, доставили в Рухлово. Но там разобрались, освободили и даже телохранителя дали. В Благовещенске я золото сдал, продукты закупил и там же познакомился с горным инженером Степановым. Толковый инженер, о золоте Сибири и Дальнего Востока все знает, а работал он ученым секретарем в Дальплане. Разговорились мы. Он меня об Алдане спрашивал, я ему рассказал все и, видимо, ему понравился. Он и передал мне все эти бумаги и очень советовал заняться этим, как он говорил, стоящим делом, а Якутское правительство пойдет мне навстречу... Вернулся я из Благовещенска с продовольствием, по Алдану на лодках... И тут как раз приехал к нам в Незаметный председатель Якутского совнаркома Максим Китович Аммосов. Я показал ему все это. Он ухватился! Я ему и смету передал на тридцать восемь тысяч, и список экспедиции. Вскоре получили от Аммосова телеграмму: экспедиция утверждена, тридцать восемь тысяч ассигнованы! Мы стали спешно собираться, отправили своего уполномоченного на тракт Якутск—Оймякон для организации оленьего транспорта на Колыму... И вдруг получаем новую телеграмму: экспедиция отменяется, потому как деньги-то ассигновали, а найти их — не нашли... Бедные мы еще: золото в руки идет, а взять не можем. Вот и дарю я тебе всю Золотую Колыму. Протолкни это дело е Москве! Розенфельд не добился, мы не добились, а ты добьешься! Мужик ты настойчивый, да и Москва побогаче Якутска, и все мы понимаем, золото нам ой как нужно! Было бы у нас побольше этой валюты, то все Чемберлены и прочие гидры по-иному бы запели! — и Вольдемар Петрович наотмашь ударил по гидре, нарисованной на папке.— Бери материалы. Толкай, товарищ Билибин! Протолкнешь — мы тебе самых лучших мужиков подберем! И сам я, если отпустят, поеду с тобой! Возьмешь прорабом? Я на золото удачливый, фартовый... Поставь ему, Танюша, еще чугун. А ведь моя Танюша — тоже первооткрыватель в своем роде: первая на Алдане начала выращивать картошку! Но никто ее в историю не запишет.