Сергей Кулик - Черный феникс. Африканское сафари

Бвана Мсуо протянул лежавший на столе свиток, который он этой ночью начат переписывать. Текст предварял многоцветный титул, перед началом каждого абзаца красовались красные буквицы, по полям были щедро разбросаны рисунки и орнаменты. Судя по тому, что речь в рукописи шла о вмешательстве Мазруи в конфликт между Пате и Ламу, относилась она к началу XIX века.

Но бвана Мсуо не дал мне вникнуть в текст и продолжал свой рассказ:

— Одна из особенностей многих старых суахилийских свитков состоит в том, что они обычно разлиновывались. Для этого применялась вот такая специальная дощечка — кибао, в которой, как видите, прорезан ряд горизонтальных линий. А те, кто писали стихи, имели еще и вот такую трафаретку — кимойо. На ней были вырезаны контуры сердца разной величины, а также геометрических фигур. Признаком хорошего тона считалось, чтобы такими контурами в стихотворении друг от друга отделялась каждая строка. Если стихотворение было любовным, то использовалось изображение перевернутого сердца.

Есть в суахилийской поэзии еще одна премудрость, — повертев в руках кибао, говорит Мсуо. — Видите, на дощечке сделана и вертикальная прорезь. Если стихи писали не на свитке, а на обычных листах бумаги, то их расчерчивали не только вдоль, но и посередине поперек. Эта вертикальная полоса как бы делила единую стихотворную строку — кипанде, написанную по горизонтали, на две самостоятельные части. При этом первая, левая, половина кипанде рифмовалась самостоятельно и имела самостоятельный смысл. Каждая строфа должна при этом состоять из четырех шестнадцатисложных стихов и заканчиваться афоризмом. Такие стихи, очень популярные среди суахили, называются машаири. Понятно?

— На слух не совсем, — признался я.

— Тогда я напишу одну из любовных машаири Муяки, и вам все станет ясно.

Мсуо взял кимойо, ловко расчертил лист бумаги и начал вписывать в образовавшуюся сетку:

— Муяка был подлинным волшебником слова и большим мыслителем, — не без гордости наблюдая мое удивление этой стихотворной эквилибристикой, проговорил бвана Мсуо. — Он рассуждал о том, что «огромен мир и никогда его пределов не достичь нам», и напоминал, что «перед Аллахом все равны: и в рубище, и под шелками». Но самое удивительное то, что большинство его блестящих афоризмов, бытующих сегодня в нашем языке как народные пословицы, были рождены без всяких кимойо. Он сочинял их на рыночных площадях Момбасы, на набережных Ламу и Пате, где в годы его жизни еще была жива суахилийская традиция состязания поэтов и острословов. Говорят, что одной-единственной фразы, брошенной из толпы, ему было достаточно для того, чтобы в тут же сочиненном экспромте блеснуть своим искрящимся остроумием и изысканным мастерством.

— Как же сохранились произведения Муяки, если они не всегда записывались?

— Они жили и живут в народе. Большая часть его поэтического дивана перенесена на разлинованные по кимойо листки лишь в восьмидесятых годах XIX века, спустя сорок лет после смерти Муяки. Сделал это мвалиму Сикуджуа — человек, который вел такой же образ жизни, как и старый Мсуо. Каждый вечер он обходил африканские кварталы Момбасы и записывал то, что сохранила благодарная народная память. Мы должны также быть признательны Сикуджуа за то, что он собрал и помог сохранить до наших дней секреты народной суахилийской медицины.

При этом дремавший бвана Абу встрепенулся и начал выведывать у бваны Мсуо способы излечения мучивших его недугов. А я, послушав стариков и поняв, что тема эта бесконечная, принялся за чтение рукописи, найденной Мсуо в Манда.

В длинном свитке речь шла о событиях начала прошлого века, которые привели в конечном итоге к закату Пате и возвышению Ламу. Узнать об этом перед возвращением в этот город и знакомством с его «серебряной порой» было очень кстати.

Между Ламу и Пате, извечно боровшимися за господство над архипелагом, никогда не было согласия. Во времена «золотой поры» патти взяли верх в этой борьбе. Для того чтобы закрепить свои позиции, они в 1801 году заложили в Ламу огромный форт, где намеревались держать солдат. Однако фумомари, приказавший начать строительство, неожиданно умер. А между его многочисленными вдовами и их пятьюдесятью сыновьями, каждый из которых считал себя законным наследником, началась ожесточенная свара за власть.

В конечном итоге на трон сел претендент, которого поддержал Мазруи. Создалась коалиция Момбаса — Пате, опасная для Ламу. Правивший тогда этим городом-республикой совет вождей заседал семь дней и семь ночей. В конечном итоге было принято решение на первый взгляд неожиданное, но в действительности очень характерное для «дипломатии хитростей», которую всегда проводили города архипелага: старейшины добровольно соглашались впустить войска момбаситов в свой город. «Это поможет нам при вашей поддержке выбросить агрессоров патти», — говорилось в послании, которое на доу было доставлено в Форт-Иисус.

Однако Мазруи, прибрав к рукам Ламу, решил не ссориться с союзниками-патти. С фумомари была достигнута договоренность: нужно достроить форт в Ламу. Ради этого момбаситы делают вид, что принимают предложение старейшин, и заигрывают с ними до тех пор, пока сооружается крепость. Затем, спрятавшись за ее стены, войска Мазруи обеспечат полную поддержку нападению на Пате с моря. «Старцы из Ламу попадут в капкан, который они сами же себе и расставили», — потирая руки, говорил фумомари своим момбасским союзникам.

В 1813 году Мазруи самолично пожаловал в Ламу, чтобы поторопить с сооружением форта под предлогом «надвигающейся опасности из Пате». Но кто-то из сопровождавших Мазруи вельмож бросил какую-то двусмысленную фразу, которая стала известна одному из правящих старцев. Он заподозрил, что за спиной Ламу между Момбасой и Пате ведется нечестная игра, и вновь занялся «дипломатией хитростей». От имени фумомари старейшина сфабриковал письмо к Мазруи. В нем выражались опасения патти тем, что жители Ламу «обихаживают гостя из Момбасы», и содержалась просьба подтвердить все ранее достигнутые большим трудом договоренности.

Поздней ночью, в глубокой тайне, старейшина отправил это письмо с рыбацкой лодкой к мысу Мканде. Там верный человек с письмом пересел на шедшее из Пате доу, вернулся в Ламу, на глазах у момбасских солдат и соглядатаев сошел на берег и сразу же направился к кораблю, служившему резиденцией Мазруи.

Ничего не подозревая, тот тотчас же ответил на письмо. В нем содержались заверения, что момбаситы поддержат нападение Пате на Ламу, как только форт будет отстроен.