Сергей Кулик - Черный феникс. Африканское сафари

Придворные были шокированы, народ роптал. Становилось ясно, что архаическая форма правления, основанная на привилегированном положении баганва, изжила себя. Поэтому, когда 28 ноября 1966 года группа прогрессивно настроенных офицеров взяла власть в свои руки, никто не выступил в защиту монархии. Республика родилась в Бурунди без единого выстрела, без капли крови.

Триединый лозунг партии УПРОНЛ: «Единство — труд — прогресс!» — Торжества у памятника принцу-революционеру. — В Бужумбуре поют «Интернационал». — К празднику присоединяются «потомки священного тамтама». — Ходить и плясать здесь учатся одновременно. — Короли африканского танца

Впервые я приехал в Бужумбуру ровно через год после революции. Улицы столицы пестрели антиимпериалистическими лозунгами, из рупоров громкоговорителей неслись призывы покончить с отсталостью и невежеством.

Однако празднества в честь годовщины республики начались с торжественной мессы в церкви. Архиепископ Бужумбуры, прелаты в ярких сутанах, римский нунций в малиновом одеянии, стоя на широкой лестнице кафедрального собора, сдержанной улыбкой приветствовали лидеров молодой Африки. Республика избрала свой путь в будущее, но еще не смогла освободиться от традиций прошлого…

Когда служба закончилась, а президент молодой республики произнес речь, тишину не нарушили аплодисменты. Над площадью внезапно вырос лес рук — тысяч, десятков тысяч черных мускулистых рук с протянутыми вперед тремя пальцами. Этот жест — символ правящей в стране Партии единства и национального прогресса (УПРОНА); каждый палец символизирует часть триединого лозунга. Раньше, в королевстве, он означал: «Бог — король — родина». Теперь, в республике, символ звучит по-иному: «Единство — труд — прогресс». Несколько минут площадь безмолвствовала, застыв в клятве верности республике и партии. Торжественное молчание прервал сам президент: «Убумве — ибикорва — амаямберре!» — произнес он на языке кирунди. «Единство — труд — прогресс!» — вторила ему площадь.

С площади Революции торжества были перенесены на гору Кирири, к памятнику Луи Рвагасоре — основателю партии УПРОНА, зверски убитому в 1961 году пулей, оплаченной бельгийскими колонизаторами. А потом на стадионе Бужумбуры, у подножия Кирири, началась демонстрация. Сначала шли военные, потом рабочие предприятий столицы, учащиеся. Шествие замыкали огромные желтые дорожные машины, первые тракторы и комбайны, грузовики, полные крестьян, приехавших из отдаленных уголков страны.

До самого вечера шествовали под звуки несущегося из репродукторов «Интернационала» граждане республики. Не все из тех, кто приехал в столицу и хотел пройти по стадиону мимо трибуны, смогли принять тогда участие в грандиозной манифестации. Поздно вечером по радио передали решение правительства продлить демонстрацию на следующее утро. Власти обращались к предпринимателям с просьбой дать возможность принять в ней участие всем рабочим и служащим.

Шествие кончилось, и стадион превратился в гигантский табор, где устроились на ночь «иногородние». Зажглись костры, вспыхнуло веселое оживление у огромных горшков с пенящимся пивом, отовсюду понеслись песни, песни, песни…

К полуночи, когда в президентском дворце окончился прием, на стадион приехали королевские барабанщики. Во времена монархии они жили в Гитеге, получали большие деньги и были своеобразной кастой привилегированных дворцовых музыкантов. Д. Хабомимана, сам член этого «цеха» музыкантов, рассказывал мне, что при мвами в королевский ансамбль могли попасть лишь выходцы из нескольких семей тутси, за чистотой крови которых наблюдали сами кариенды. Хуту туда не принимали: инструменты, на которых играли королевские барабанщики, считались «потомками священного тамтама». Прикасаться к ним могли лишь тутси.

После революции за королевскими барабанщиками осталось их прежнее название, и, я думаю, оно останется и впредь. Не потому, конечно, что среди барунди сильны монархистские настроения, а по той причине, что в своем искусстве музыканты-тутси действительно короли. Африка вообще богата танцорами и тамтамистами. Чувство ритма — в крови у всех африканцев. Люди здесь рождаются танцорами, они учатся ходить и танцевать одновременно. Но во всей Африке я не видел ничего более блистательного, эффектного и виртуозного, чем королевские музыканты Бурунди.

Двухметровые красавцы юноши в туниках из пятнистых леопардовых шкур, символизирующих у барунди войну, становятся у огромных барабанов. В центре — «тамтам мвами», достигающий великанам почти до плеча. По обе стороны от него барабаны симметрично уменьшаются. На флангах, у самых низких тамтамов, стоят десяти-двенадцатилетние мальчики. В стороне — два жилистых старца в лиловых тогах, с прическами, которые поддерживает бисерный обод. Один из них держит ярко раскрашенный щит и длинное копье-жезл. Он — балетмейстер. У другого в руках длинный закрученный рог иньямбо. Это — дирижер.

Трубный звук рога — и тамтамы начинают петь. Исполняется танец воинов. У тутси нет принятой почти повсеместно у африканских барабанщиков манеры постепенно наращивать темп. Здесь начинают «без раскачки», сразу в фантастически бурном ритме. Сила удара и быстрота. Быстрота и сила удара. Наконец, музыкант подбрасывает палочки (а они по полтора килограмма весом) в воздух и становится еще и жонглером. Палочки вращаются над его головой, не нарушая ритма, шлепаются на барабан, отскакивают вверх и снова попадают к нему в руки где-то за спиной. Если жонглируют и соседи, они еще успевают обежать вокруг барабанов и поменяться местами.

Это увертюра. Когда пот катится со всех ручьем, быстрота и сила удара достигают предела, мелькания рук уже не видно и кажется, что вот-вот порвется кожа тамтамов, величественный старец со щитом властно поднимает свой жезл, и барабаны замолкают. Он идет медленной походкой властелина, шлейф его лиловой тоги эффектно скользит по зеленой траве. Блики костров играют на мускулистом лице, прищуренные глаза смотрят в темноту, туда, где скрывается враг. Он приглядывается, переступает с ноги на ногу, как бы высматривая кого-то, и вдруг резким броском запускает копье в толпу. Она ахает, но не успевает даже шелохнуться. Дрожащая полоска металла уже воткнулась в землю совсем близко от чьих-то босых ног.

И снова гремят тамтамы. Исступленный, бешеный, нечеловеческий темп. Глаза музыкантов вылезают из орбит, на лицах вздуваются вены. Долго в таком темпе играть нельзя. То слева, то справа два-три тамтама замолкают, а музыканты, выбежав в центр полукруга, отплясывают у костров замысловатые па. Между ними, словно африканский Мефистофель, скользит старец в развевающихся одеждах. Он мечет копье в танцоров, и каждый раз оно падает так близко, что еле удерживаешься, чтобы не вскрикнуть.