Петр Перминов - Улыбка сфинкса

Чтобы нагляднее представить себе типичные фигуры паломников, которых в прошлом веке судьба забросила в Египет и на Синай, обратимся к свидетельству члена Пермского отделения Палестинского общества Д. Смышляева, побывавшего на Синае в 1865 г.

Смышляев живо и образно воспроизводит нравы постояльцев синайского подворья в Каире, так называемого «квартала Джование», где в прошлом веке останавливались русские путешественники. Джование — замкнутый квартал с монастырем, где паломникам, направлявшимся на Синай, сдавались в аренду дома и отдельные квартиры.

Вот сидит на каменной лестнице подворья и чинит в клочья изодранные башмаки мужик в неопрятной одежде и с выстриженной макушкой (очевидно, старовер).

«— Здорово, любезный, — приветствовал его спутник Смышляева священник Павел, — поизбил, видно, на Синае подошвы-то, починиваешь?

Мужик сердито взглянул на него и грубо отвечал:

— Починиваю, починиваю. Мне никто не починит. Тебе вот только стоит кадилом махнуть, так и подметка готова, а нашему брату даром никто ничего не делает» {59} 59 Д. Д. Смышляев . На пути к Синаю. Пермь, 1876, с. 27. .

А вот лесковские фигуры русских полуграмотных странниц, которые добрались пешком на Синай из Воронежа и Верхотурья, поглазели на древний монастырь и теперь пьют чай из медного самовара, который они тащили за собой во время своих долгих и трудных странствий.

Смышляев не единственный, кто описал русских паломников. По существу во всех книгах путешественников из России фигурируют обойденные судьбой, обездоленные тяжелой и бесправной жизнью на родине русские люди, занесенные волею обстоятельств в далекие чужие края. Уманец встретил на Джованийском подворье русского монаха Зосиму:

«Более полстолетия, как он оставил родину, и живет здесь 40 лет. Он родом из Кременчуга, малороссиянин и потерял уже всякую надежду когда-либо перенести свои кости на родные степи; по наружности он хотя сед как лунь, но для лет своих телом еще бодр и свеж. Все монахи уклоняются от житья на Синае; даже старик Зосима, когда настоятель откровенно говоря мне об этом, обратился к нему с вопросом и с улыбкой, не хочет ли он туда ехать? — замолчал и не дал ответа. Сам настоятель, будучи на этом месте уже два года, еще ни разу там не был» {60} 60 А. Уманец, с. 6. .

К середине XIX в. Синайский монастырь обеднел и опустел. К нему было приписано не более 50 монахов, из них на Синае жили всего 22 человека, 2 или 3 — в ат-Торе, городке на восточной стороне Суэцкого залива, столько же при архиепископе на Принцевых островах и остальные на Джованийском подворье. Настоятель говорил Уманцу: «Жизнь на Синае считается самой трудной, и все, как только возможно, ее избегают. По тягости ли жизни, по скудности ли средств к существованию, по отдаленности ли от родины и вообще отдаленности Синая от мест населенных, монахи остаются в ведении монастыря обыкновенно недолго. Редкий из них проживет здесь лет пять, и отец Зосима составляет в этом случае редкое исключение» {61} 61 Там же, с. 17. .

Однако вернемся к нашим размышлениям о русских паломниках на Синай. Возникает резонный вопрос: а стоит ли вообще вспоминать о пестрой толпе косных, нередко фанатичных, в большинстве своем малограмотных богомольцев, невесть каким ветром занесенных в синайские пески? Возможно, и не стоит, если бы среди них не было горстки людей, не паломников, а «путепроходцев», первооткрывателей новых горизонтов.

Их немного, результаты их наблюдений зачастую не были оценены по заслугам, но забыть их мы не вправе.

Давайте же последуем за резвым синайским дромадером с Александром Уманцем на спине: директор Одесского карантинного дома отправляется из Джованийского подворья на Синай…

«Позвольте, почему Уманец?» — спросит читатель. «Почему бы нам не отправиться на Синай с Григоровичем-Барским, чьи путевые заметки читаются как увлекательный детективный роман? Или с Авраамом Норовым, чей научный авторитет несравненно выше, чем у никому не известного провинциального врача? Да мало ли еще умных и наблюдательных русских людей было на Синае…»

Ответить на этот вопрос непросто. Специалисты высоко оценивают книгу Уманца «Поездка на Синай», но широкому читателю она мало известна (ее единственное издание появилось более 130 лет назад). А между тем по своим достоинствам она может и должна занять почетное место среди самых известных книг о путешествиях наших соотечественников в Египет в прошлом веке.

Не может не вызвать симпатию сам Уманец, человек любознательный, неравнодушный, да к тому же наделенный несомненным литературным даром. Уманец олицетворяет лучшие черты русского «путепроходца». В самом деле, что заставляло этого почтенного чиновника, присланного в мае 1842 г. из России с конкретной целью — «произвести опыты очищения зачумленных вещей посредством усиленной теплоты», — пользоваться каждой свободной минутой для того, чтобы ближе познакомиться со страной, куда его занесла судьба? Еще до начала своих опытов он отправляется в Верхний Египет и достигает первого порога Нила и о-ва Филе, а закончив опыты, вновь предпринимает утомительную и рискованную по тем временам поездку на Синай. Будучи в Каире, он посещает Мухаммеда Али, налаживает дружеские отношения с Клот-Беем, французским врачом, основателем госпиталя Каср аль-Айни, использует любую возможность получить новые сведения о древней и современной ему истории Египта.

В конце июня 1843 г., когда комиссия, в составе которой находился Уманец, собралась возвратиться в Одессу, Уманец решил вернуться на родину другим путем. Он посетил Иерусалим, затем объехал Сирию и Ливан. Оттуда на турецком судне, заходившем по пути на Кипр и Родос, Уманец прибыл в Константинополь. Из Константинополя ему пришлось отправиться в Египет в связи со служебной необходимостью. В последних числах октября 1843 г. он благополучно прибыл из второй поездки в Египет в Одессу.

Во время пребывания в Египте Уманец вел путевые заметки, отрывки из которых опубликовал в различных русских журналах. Затем по предложению А. С. Норова он описал свою поездку на Синай в отдельной книге, вышедшей в двух частях в Петербурге в 1850 г. Отличительной особенностью труда Уманца является то, что он не перегружен богословской схоластикой, которая служила непременным атрибутом русских путешествий к «святым местам» и делает такими архаичными и тяжеловесными для современного читателя даже в целом очень глубокие книги А. С. Норова и П. Успенского.