Георгий Ушаков - По нехоженной земле

Следует остановиться и на таком вопросе: можно ли допускать, чтобы в санном походе число упряжек превышало количество людей. Должен ответить на это отрицательно. Даже на хорошей дороге, которая не так часто встречается во льдах, человек то и дело вынужден соскакивать с саней, отводить их от очередного заструга, случайной льдины или, наконец, чтобы облегчить сани и помочь собакам выдернуть воз на снежный сугроб. Без этого упряжка, как бы хорошо она ни была натренирована, не сможет продвигаться. И это на хорошей дороге. А что же можно сказать о торошенных льдах? Человек, идущий с передней упряжкой, вынужден останавливать ее, чтобы стронуть с места неуправляемый задний воз, а потом вернуться к своим саням, которые тоже не в состоянии сдвинуться без помощи. А так как препятствия, начиная с маленьких и кончая труднопреодолимыми, встречаются в торосах на каждом шагу, то остановки насчитываются многими сотнями. Они заставляют человека метаться из стороны в сторону, изматывают собак и сильно замедляют передвижение.

Правилом нашей экспедиции являлось следующее: во-первых, человек, участвующий в походе, должен иметь только свою упряжку, сам управлять ею и, как хозяин, заботиться о собаках: во-вторых, загрузка саней должна быть рассчитана так, чтобы человек при относительно хорошей дороге (без торошенных льдов и при плотном снежном покрове) мог садиться на сани и отдыхать.

Это давало нам возможность при сносных условиях пути делать большие переходы, сохранять свои силы, чтобы в трудные минуты помогать собакам. При всем этом управление гружеными санями и упряжкой в любых условиях — очень тяжелый физический труд, а на плохом пути, даже при умении и большой тренировке ездока, требуется напряжение всех сил.

14 апреля мы сделали 50,2 километра. Весь путь прошли по прямой линии через морские льды, не углубляясь в залив Сталина. Недавние метели почти целиком занесли мелкие торосы, сильно сгладили крупные и превратили льды в волнистую равнину, что очень облегчило наш путь. Только в семи-восьми километрах от острова Октябрьской Революции мы опять попали в сыпучий, сухой снег и потрудились как следует. Лагерь разбили поздно вечером, под стеной глетчера, рядом с мысом Кржижановского.

После отдыха нами овладело странное чувство. Не знаю, чего в нем было больше — любознательности, отсутствия у нас интереса к раз уже пройденным тропам или нетерпеливости. Нам казалось, что мы можем сразу выполнить две задачи: в короткий срок достичь острова Большевик и попутно заглянуть в глубь южной половины острова Октябрьской Революции. Для этого нам надо было покинуть хорошо знакомый морской берег с его прибрежными, легко проходимыми льдами и подняться на ледниковый щит, чтобы, следуя по нему на юг, получить возможность обозреть пространства, лежащие к востоку от щита.

Лучи яркого солнца били прямо в видимую часть ледника. Склон его блестел, переливался, представлялся нам снизу чем-то вроде бесконечно широкого шоссе. Соблазн оказался сильнее здравою смысла, и мы полезли наверх. Так мы нарушили один из основных наших принципов — единство цели — и за это были наказаны.

Отлогий склон глетчера был невдалеке от стоянки. Мы без особых усилий поднялись с загруженными санями. Но сверху мы ничего не увидели вдали: мешали возвышенности ледника, расположенные впереди. Путь оказался покрытым глубоким рыхлым снегом. Увидев свою ошибку, мы, вместо того, чтобы вернуться назад, допустили вторую оплошность — принялись искать легкую дорогу на разных высотах ледникового склона и в конце концов ушли от места, где можно было спуститься на берег, настолько далеко, что нам уже нелепым показалось возвращаться назад.

Дальше путь стал еще хуже. Собаки отказались тянуть тонущие в снегу сани. Пришлось впрягаться самим. В результате после невероятно тяжелого 12-часового рабочего дня мы оказались только в 20 километрах от прежней стоянки.

Ночью на возвышенности ледника разыгралась сильная поземка. К утру она стихла, но дороги не улучшила. Чтобы выбраться на морской берег, нам пришлось еще 20 километров пробиваться по глубокому, рыхлому снегу и пенять на себя за необдуманный поступок. Так два дня без особой пользы мы работали до седьмого пота, да еще потеряли при этом хороший переход.

После ночевки на берегу мы были в боевом настроении, намеревались наверстать потерянное и подумывали о переходе не менее чем в 40 километров. Условия для этого как будто складывались благоприятные. Метель, всю ночь крутившая снежный вихрь, улеглась, мела только поземка. Надеясь, что непогода кончилась, мы приготовились к выступлению. Собаки были уже в упряжках. Вдруг южный ветер вновь покрепчал. Снежная пыль опять взметнулась на несколько метров. Некоторое время я колебался — выступать или нет? Но вот по небу поплыли знакомые нам зловещие облака, напоминавшие своей формой чечевицу. Близился настоящий шторм. Благоразумие и трезвый расчет на этот раз одержали верх. До того как шторм разыгрался бы в полную силу, мы смогли бы пройти не более 10–15 километров, а собак, при встречном ветре, измучили бы не меньше, чем за 50-километровый переход.

Решили выждать на месте. Отпрягли собак, получше закрепили палатку и залезли в спальные мешки. Посвистывание ветра и шорох снежной пыли быстро убаюкали нас. Но через два часа нас разбудил отчаянный вой метели. В конце дня разыгрался настоящий шторм. Даже собаки не решились встать, когда мы резали им пеммикан. Лишь некоторые, приподняв голову, с вожделением смотрели на куски пищи, повизгивали, но не покидали належанных мест. Поведение животных было понятным, — ветер и нам не позволял подняться на ноги. Пришлось проползти вдоль ряда собак и каждой вложить ее порцию прямо в пасть. Так, не вставая, наши помощники и поужинали, а мы уползли в палатку, подкрепились супом и снова залезли в мешки.

Новичка могли удручить неудачи, возникшие уже в самом начале похода. Но мы считали себя старыми полярными волками и знали, что задержки иногда неизбежны, однако они не могут решить исхода борьбы.

В 7 часов утра метель все еще бушевала в полную силу, а через три часа наступил полный штиль.

Снежных вихрей словно и не бывало. Вновь приветливо выглядела Арктика. По бирюзовому небу катилось золотое полярное солнце, а внизу искрились бесконечные снежные поля. Темносиние тени только подчеркивали их белизну. Все дышало какой-то бодростью, зовущей к движению и деятельности. Даже крепкий мороз, щипавший уши, казалось, торопил: «Ну-ну, пошевеливайтесь! Поскорее в путь, пора наверстывать потерянное!»

Около полудня мы откопали наше имущество, заваленное сугробами, а вечером разбили новый лагерь, уже на 35 километров южнее прежнего.