Георгий Ушаков - По нехоженной земле

— Да как же я буду учить церковному, если сам не знаю, — отговаривается отец.

— А ты, Алексей, постарайся. Вспомни, как поп читает, расскажи Егорке, вот он и поймет. Еруслана читаешь, а божественное забыл. Грех мне с тобой!

Повидимому, все же плохо веря в свою мечту видеть внука псаломщиком, бабушка не без сожаления, но примиряюще говорит:

— Ну, уж ладно, хоть на техника его выучи, если на псаломщика у тебя смекалки нехватает…

Так по вечерам идет учеба. Скоро Егорка начинает изображать целые слова, а потом и фразы. Иногда его рук и ног нехватает. Тогда он прихватывает на помощь сестренку и бабушку.

Но попробуйте „напечатать“ так всего „Руслана“! Успеешь вырасти, а до конца так и не дойдешь. Казачонку не терпится. Но что же поделать, — школы в деревне нет. Хорошо, что Егорка находит в книжке все буквы алфавита и уже умеет складывать из них целые слова.

Казак вручает сыну книжку в полную собственность. „Руслан“ попрежнему остается Егоркиным учителем. Егорка скоро начинает бегло читать, сначала матери и бабушке, потом забегающим соседкам и товарищам и, наконец, то в одной, то в другой избе, усатым казакам и седым старикам.

Золотой рекой льются пушкинские стихи по затерянной в тайге и болотах глухой деревушке…

…Казак Алексей, знавший наизусть „Руслана“, „Салтана“ и „Золотую рыбку“, — мой отец, Егорка — я, а когда-то глухая таежная деревушка, находящаяся в нынешнем Биробиджане, — моя родина. „Руслан“ — первая книжка, пробудившая во мне интерес к учению, жажду знаний, любовь к путешествиям. Сказка о Руслане учила меня гордиться русской богатырской силой.

Через многие годы память без затруднения оживляет далекие воспоминания детства. Заветные стихи великого Пушкина пришли и сюда, „за край земной“, в „жилища ветров, бурь гремучих“. Как и в былые годы, стихи вызывают гордость за русских людей, зовут еще сильнее любить нашу родину.

Вот уже четвертью сутки над нашей палаткой, словно бесконечная седая борода Черномора, вьется снежный вихрь, и не видно ему ни конца, ни края. Я то закрываю томик Пушкина, то вновь открываю его. В ушах, сквозь гул бури, звучат строчки:

Одолевает усталость. Тело болит, точно изломанное. Хочется вытянуться на снежной постели, лежать неподвижно, не шевелить ни одним пальцем. Но нервы все еще напряжены. Это помогает бороться с усталостью и сохранять способность осмыслить все происшедшее за последние дни.

Сегодня мы продвинулись всего лишь на 13 километров. Это и были те «несколько» случайных, особо трудных километров, которых нельзя предусмотреть никаким планом санного похода по льдам. Их-то я и опасался перед нашим отправлением в путь больше, чем бурь и метелей. Они могли разрушить все наши расчеты. Каждый метр из этих немногих километров мог сломать намеченный маршрут.

Мы пошли на большой, осознанный риск, дрались за каждый шаг пути, за каждую минуту времени и… выиграли сражение. Надо думать, что это определит успех нашего похода, а в конечном счете — и всей экспедиции.

Отчаянная борьба началась еще вчера. К концу 32-километрового перехода мы падали от усталости и на ночлеге не были в состоянии даже записать впечатлений дня.

И все из-за дороги. Низкий и отлогий берег, вдоль которого мы пробирались последние две недели, преодолевая обычные трудности санного похода, кончился. На смену пришли скалистые обрывы восточных берегов острова Большевик. Сначала обрезанный морем край террасы не превышал пяти метров, но скоро достиг десяти, а потом пятнадцати. Дело было даже не в высоте. Поверхность обрывающейся утесом террасы оказалась сплошь заваленной грудами крупного щебня и почти совершенно лишенной снега. Пройти по ней с санями не было никакой возможности.

Еще менее проходимыми на этом участке оказались морские льды. Шторм, пережитый нами 4–8 мая у южных берегов Земли, искрошил здесь весь лед. Свежие торосы плотно сомкнутыми, непроходимыми рядами, точно осаждающая армия, обложили береговые бастионы скал. Путь был отрезан и здесь. И только под самыми утесами уцелела узенькая полоска снежного забоя. Лишь местами ширина ее достигала пяти метров, большею же частью она не превышала двух и даже одного метра. А уклон уцелевшего забоя колебался от 30 до 50 и даже 60°. Это и был единственный доступный для нас проход. Нечего и говорить, что путь здесь оказался мучительным.

Собаки давили друг друга в узкой расселине. Сани, раскатываясь на крутом склоне, то и дело прижимались к ощетинившейся кромке торосов, застревали между огромными зубьями бесконечного ледяного гребня или валились набок. И в том и другом случае надо было напрячь все силы, чтобы поставить их на полозья. Часто сил одного человека на это нехватало, и воз приходилось вытаскивать общими силами. На особенно крутом уклоне, прежде чем пускать упряжку, надо было выкопать борозду и направить по ней полоз саней, иначе сани перевертывались. Прыгая с одной стороны саней на другую, мы старались предупредить очередной крен, но в большинстве случаев ничего не добивались. Так, работая с 400-килограммовыми возами, свыше 12 километров мы протискивались между отвесной скалой и вздыбившимися льдами, пока совершенно не выбились из сил сами и окончательно не измучили собак.

Остановились на виду мыса Морозова. Накормили собак и, не ставя палатки, распластались на снегу, прямо под голубым небосводом. Пригревало полуночное солнце. Где-то, совсем близко, среди камней весенней песней заливались пуночки. Со свистом проносились чистики. Доносилось тявканье песца. На берегу, на виду лагеря, паслись восемь оленей, а в море, среди хаоса торосов, куда-то с озабоченным видом пробирался медведь. Обычно такие картины волновали. На этот раз мы были так вымотаны трудностями пути, так изнурены, что интересное зрелище не вызывало у нас никаких переживаний. Мы все видели и слышали, но наши глаза и уши только механически фиксировали окружающее.

Впечатления мучительного пути не давали покоя даже ночью. Мне приснилось, что я застрял между стенами камня и льда и не могу вырваться из их сжимающих клещей. Проснулся в холодном поту.

Но ведь мы не впервые тренировались в преодолении таких трудностей, да и сон на свежем воздухе оказал свое благотворное действие. Когда незаходящее солнце передвинулось на восток, мы встали свежими и готовыми к новой борьбе.

Сегодняшний день оказался еще более напряженным. Он-то и решил исход сражения.

Узенькая полоска снежного забоя, на котором мы мучились вчера, тянулась перед нами в течение всего лишь часа пути. Дальше проход закрылся. Слева возвышался отвесный обрыв, наверху террасы лежал голый щебень, а справа, вплотную к каменной стене, примыкали непроходимые льды. Здесь они стерли остатки снежного забоя, прижались к скалам. Льды оказались вскрытыми. Повидимому, под влиянием прилива они вздрагивали, терлись о скалы и скрипели. Казалось, что мы попали в ловушку, из которой мог быть только один выход — назад.