Георгий Ушаков - По нехоженной земле

Медведь, о котором мы уже начали забывать, бросился наутек. Свободные собаки заметили его, быстро настигли, выгнали на береговой обрыв и остановили. Они дружно взялись за дело. Поднявшись на берег, мы увидели, как медведь, защищаясь от наседавших преследователей, лежал на снегу и отбивался зубами. Зад его висел над обрывом, а на передних лапах он держался. В таком недостойном виде владыка льдов все же успел достать одну особенно ретивую собаку и распороть ей кожу на лапе. После выстрела зверь мертвым свалился с десяти метрового обрыва. За ним ринулись и собаки, разгоряченные охотничьим азартом. На счастье, внизу был рыхлый сугроб и поэтому их головокружительные прыжки оказались удачными.

Пока Журавлев свежевал добычу, я поднялся на возвышенность острова и километрах в трех к западу увидел второго медведя. Еще час погони — и новая добыча. Это был огромный старый самец. Он изрядно увеличил наши запасы мяса».

Хорошая погода не всегда означала хорошую охоту. Были дни, когда зверь исчезал. Особенно резко это было заметно при появлении на горизонте льдов. Повидимому, морской зверь отходил к кромке льдов, где он особенно любит держаться.

В отношении льдов наши пожелания были противоречивыми. Находясь под страхом быть смытыми с нашей косы штормом, мы мечтали о льдах, которые заполнили бы море и не давали бы разгуливаться волне. В то же время мы знали, что, если море покроется льдом, охоте на морского зверя придет конец. Наши желания раздвоились. Мы думали о настоящих морских льдах, но… с большими разводьями, чтобы и шторма не бояться и успешно охотиться.

Море покрывалось молодым льдом.

Суровая Арктика не пожелала считаться с нашими требованиями. Она как-то сразу покрыла все видимое пространство моря сплоченным льдом, сковала отдельные льдины в сплошной непроницаемый панцырь. Жизнь замерла. Птицы исчезли. Нерпы держались подо льдом. Морские зайцы, повидимому, откочевали к югу. Оставалась надежда только на бродяг-медведей, хотя и они обычно ищут открытую воду.

Но все это теперь не так уж было страшно для нас. В общем мы заготовили около 7 тонн корма для собак. Мясо сложили в тесовый склад, пристроенный к северной стороне домика. Запасов должно было хватить до наступления полярного дня. В будущее можно было смотреть спокойно.

Из стаи собак, полученной с Дальнего Востока, одну упряжку мы уступили для полярной станции на Земле Франца-Иосифа, а 43 собаки привезли сюда, на острова Седова. Здесь мы и начали вплотную знакомиться с нашими четвероногими помощниками и устанавливать с ними отношения. Были выделены отдельные упряжки, и каждая из них получила хозяина. Первым требованием к собакам было абсолютное послушание и уважение к своему хозяину. За это они получали от него мясо и иногда ласку. Ласка хозяина, если не считать кормежки, единственная награда ездовой собаки за ее невероятно тяжелый труд и за многочисленные лишения. И собака любит ласку, тянется к ней и даже ревнует к хозяину своих товарок. Многие из собак, если представляется возможность, стараются перехватить ласку, получить ее первыми и, если нужно, даже подраться ради этого.

Вот, например, два прекрасных пса из моей упряжки — Варнак и Полюс. Первый — белый, с большими черными пятнами, с мощно развитой грудью и стройными, крепкими ногами. Он, повидимому, самый сильный пес во всей стае. Второй бел, как выпавший снег, сложен словно лебедь, с густой низкой шерстью, всегда настороженный, живой и проворный. Оба они быстро признали во мне хозяина, с первых же дней показали себя хорошими работниками и оба одинаково энергично добивались ласки. Они не обращали внимания даже на Журавлева, хотя последний нередко в мое отсутствие кормил их и еще чаще «школил», когда завязывались драки. Стоило показаться мне утром, как каждый из псов со всех ног бросался ко мне. Подоспевший первым чуть не сбивал с ног, становился на задние лапы, передние клал мне на плечи и старался лизнуть лицо. Когда это удавалось, пес был несказанно счастлив и в бешеных прыжках выявлял свой восторг. Нередко по дороге Варнак и Полюс сталкивались, точно летящие мячи, и тут же начиналась драка. Тогда я спешил разнять ревнивцев. Ласкать нужно было обоих сразу. В этом случае они быстро успокаивались и мирно ложились рядом. Стоило же только отдать предпочтение одному, как у второго, словно от электрической искры, торчком становилась шерсть, поднималась дрожащая верхняя губа, оскаливались клыки и раздавалось грозное рычание. Опоздай ласково потрепать его, и он вихрем бросится на своего соперника.

Варнак был одной из лучших собак в нашей стае.

Если собаки сидели на цепи, нужно было всех их обойти — одной почесать за ухом, другую погладить, третьей потрепать загривок — и каждой сказать несколько слов. Пока эта церемония не заканчивалась, нечего было ждать и успокоения. Не получившие своей доли внимания от хозяина лаяли, визжали, рвались на цепях и огрызались на соседей.

Правда, первое время ласки уделялось немного. Больше перепадало наказаний. Привычки собак, характер каждой из них, способности к работе и степень обученности нам были неизвестны. Выдрессированных передовиков, которые могли бы руководить в упряжке и тянуть ее по команде человека в нужную сторону, среди наших собак не было. Пришлось выделить наиболее сильных, понятливых и заняться их обучением. А корень учения всегда горек. Первое время я пользовался восточносибирским способом запряжки. Собаки, привыкшие к ней раньше, дружно тянули сани, но везли их, куда хотелось им самим, а не мне. Только иногда, и то случайно, наши желания совпадали, и сани направлялись в нужную мне сторону.

Ни одна собака не понимала команды. Я перепробовал всех, но безрезультатно. После долгих перестановок, бесконечных криков и острастки кнутом я, наконец, остановился на Мишке. Он как будто оказался наиболее пригодным. Кстати, нужно сказать, что Мишка был если не лучшей собакой во всей нашей стае, то самой популярной. Свою известность он приобрел еще на «Седове». Как-то в плавании, в сырую погоду, которую собаки ненавидят, их выпустили из насквозь промокших загородок. Мишка обежал весь корабль. Даже сунулся было в машинное отделение, но был выставлен оттуда механиками. Он старательно обнюхал все закоулки, но нигде долго не задерживался. Только вкусные запахи, ударившие ему в нос из дверей камбуза, заставили Мишку застыть на месте. За всю свою собачью жизнь, проведенную у охотничьих чумов, Мишка, должно быть, не встречал таких приятных дверей. Сделав самую благонравную физиономию, чуть склонив голову набок, он, точно зачарованный, сидел против камбуза и упивался ароматами. Его глаза потускнели. Иногда он их закрывал совершенно и, вероятно, думал, что видит сладкий сон. Тонкие струйки слюны тянулись из углов его пасти. Мишка так был погружен в переживания, что даже не заметил кучки людей, молча наблюдавших за ним. На Мишкино счастье, кок был в хорошем настроении. Увидев собаку, он заговорил: