Константин Бадигин - Три зимовки во льдах Арктики

«Двигаюсь со скоростью около мили в час. Обстановка трудная. Задание правительства - действовать только наверняка, чтобы не попасть с ледоколом в неприятное положение и не оставить тебя без помощи, так как других ледоколов поблизости нет. Происходят борьба двух чувств: первое - хочется идти напролом, чтобы скорее добраться и обнять тебя и твоих товарищей; второе - чувство разума, требующее хладнокровия и обдуманности каждого шага. Сейчас имею 1900 тонн угля, 900 тонн воды. Это обеспечивает около 19 суток работы. Договорился с Иваном Дмитриевичем двигаться вперед на норд-ост, чтобы выходить восточнее, так как опасаемся попасть в дрейф, в гренландское течение. Если удастся продвигаться успешно, будем пробиваться прямо к „Седову“. В противном случае придется выходить обратно на кромку и бункероваться углем. Уголь нам подвезет пароход „Сталинград“, который сейчас берет для нас топливо в Баренцбурге. Вот какова обстановка. Буду ежедневно информировать о нашем продвижении. Привет Ефремову. Он, наверное, бороду отрастил?..»

Я ответил Белоусову:

«Благодарю за информацию. Согласен, что нужна чрезвычайная осторожность. Опасность попасть в дрейф у берегов Гренландии усугубляется быстрым смерзанием и возможностью потери винтов.

Мое мнение - ледоколу „И. Сталин“ не следует в настоящее время пробиваться к „Седову“. Судя по обстановке в районе дрейфа, полагаю, что лед на протяжении 40-50 миль к югу вообще непроходим. Думаю, что в целях обеспечения успеха операции наиболее целесообразно ожидать выноса „Седова“ на 81° или около этого.

Во всяком случае, обстановка в районе дрейфа покажет наиболее благоприятный момент для подхода к „Седову“. Угрозы сжатий для корпуса сейчас нет и, пока ветры постоянны, думаю, не будет.

Вообще несколько лишних дней - не в счет. Судя по дрейфу, вероятно, подгребем к 81° суток через 10-12.

Видимость у нас, благодаря матушке-луне, хорошая: 3 - 4 миля. Но разводьев сейчас не видно.

На судне дела идут прекрасно. Готовимся к выходу, на днях поднимем пар во вспомогательном котле с целью окончательной проверки механизмов.

Научная работа в связи с ускорением дрейфа также идет форсированным ходом.

С Ледовитым океаном покончили 20 декабря, - в этот день глубина достигла 1620 метров.

К дрейфу настолько привык, что не верится, что будет конец. Вообще же, сам понимаешь, это не очень веселое занятие.

Привет от Георгиевича. С тех пор, как ледокол вышел из Мурманска, он ходит петушком...»

Таким образом, мы не только не торопили командование ледокола, но, наоборот, настаивали на том, чтобы операция развертывалась с максимальной осторожностью: незачем было рисковать флагманским кораблем советского ледокольного флота, пока нам не угрожала непосредственная опасность, тем более что на «Седове» все обстояло благополучно.

До 13 часов 20 минут 24 декабря мощный ледокол боролся с тяжелыми многолетними полями. Но с каждой милей пробиваться на север становилось все труднее. И вечером я получил новое сообщение капитана ледокола:

«Пройдя 80 градусов широты, вошли в десятибальный лед, имеющий трещины. Пользуясь лунным светом, форсировали лед. Постепенно проходимость стала хуже. Тараном пробивал 3 метра, отходил назад, вновь полным вперед пробивал 3 метра. 24 декабря в 13 час. 20 мин., видя бесполезность работы, остановились об ожидании подвижек льда, чтобы продолжать движение. 20 часов - широта 80°32', долгота 5° восточная. Лед 10 баллов. Северный ветер 3 балла; температура минус 32 градуса. Привет. Белоусов».

Потянулись долгие томительные часы ожидания. Двое суток ледокол «И. Сталин» простоял на одном месте, - он не мог продвинуться к северу ни на один метр. Единственным утешением для нас служило то обстоятельство, что сам «Седов» с каждым часом все быстрее и быстрее несся на юг, словно усталая лошадь, почуявшая приближение к своей конюшне. 26 декабря в 18 часов мы находились уже на широте 81°4б',8 и долготе 4°31', - за одни лишь сутки нас снесло к югу на 13 миль! Теперь нас и ледокол «И. Сталин» разделяли всего 84 мили.

Если бы и дальше мы двигались к югу так же стремительно и в то же время спокойно, наш выход из льдов превратился бы в своеобразное триумфальное шествие. Но в эти заключительные дни дрейфа нам пришлось пройти через новые испытания.

26 декабря 1939 года, как всегда, моя вахта началась в 2 часа утра. Все как будто было в пределах средней декабрьской нормы: северный ветер 4 балла, мороз минус 36 градусов, низовая метель. Сквозь тонкие облака просвечивала луна, светившая так ярко, что даже узенькие полоски воды в свежих трещинах были видны на расстоянии 3 миль. Изредка, когда ветер немного отклонялся к западу, слышалось небольшое шевеление льда у левого борта, но потом снова все стихало.

Маленькое юмористическое приключение внесло некоторое разнообразие в унылую ночную вахту. Дело было так. Составляя очередную метеосводку, я позабыл о камельке в своей каюте, и он погас. Когда я зашел к себе, термометр показывал всего 5 градусов тепла. Андрей Георгиевич, спавший в соседней каюте, поеживался на своей койке, прячась поглубже под меховую малицу.

Начал колоть лучину и снова разжигать огонь. Тяги не было, камелек упорно не разгорался. Тем временем градусник уже показывал почти ноль. Андрей Георгиевич во сне беспокойно ворочался. Мне стало жаль его: в 8 часов утра он должен был заступить на вахту, и ему предстояло еще вдоволь померзнуть.

Вспомнив о горючей смеси, приготовленной Алферовым для факелов, я решил, пустить ее в дело, чтобы поскорее разжечь огонь. Принес ведерко с этой густой черной жидкостью, плеснул ею на щепу и чиркнул спичкой.

Как и следовало ожидать, горючая смесь вспыхнула мгновенно. Камелек загудел, словно паровоз, и через минуту железная труба раскалилась докрасна. Но... в спешке я совершенно забыл о том, что в горючую смесь добавлен медвежий жир, и жестоко поплатился за эту забывчивость. Я обошел на кораблях чуть ли не весь земной шар и узнал тысячи самых различных запахов, как приятных, так и неприятных, но мне неизвестно что-либо более отвратительное, чем запах горелого жира белого медведя. К несчастью, несколько капель горючей смеси пролилось на поверхность камелька, и теперь обе каюты наполнились тошнотворным смрадом. Я пытался соскоблить остатки смеси с камелька, но это нисколько не помогло. За спиною послышался душераздирающий кашель, - Андрей Георгиевич, услышав запах горелого жира, кубарем скатился с койки и бросился вон из каюты. Я последовал за ним. Только в кают-компании нам удалось отделаться от этого гнусного запаха и немного перевести дух.

Недовольный неожиданным и неприятным пробуждением, Андрей Георгиевич был на этот раз плохим собеседником. Делать же до утра теперь было нечего, и я, вытащив из шкафа книжку, углубился в чтение; остаток ночи пролетел незаметно. К 8 часам утра ветер отошел к западо-северо-западу и усилился до 7 баллов. Следовало ждать начала подвижек.