Константин Бадигин - Три зимовки во льдах Арктики

- Я ничего не вижу! Кто со мной говорит?

Но вот луч юпитера на мгновение скользнул в сторону, и я увидел плотную фигуру, знакомую по фотографиям, опубликованным в газетах два с половиной года назад. Не совсем уверенно я произношу:

- Иван Дмитриевич!.. Здравствуйте...

- Здравствуй, браток, здравствуй! - донеслось в ответ.

Папанин разглядывает меня так же настороженно и внимательно, как и я его: газетные фотографии - увы! - лишь отдаленно передают облик человека. В это время слышится знакомый голос Белоусова:

- Сергеевич, держи кормовые швартовы!..

- Есть, принимаем! - отвечаю я.

Папанин, убедившись, что перед ним капитан «Седова», оживляется и кричит:

- Константин Сергеевич! Идите к нам! Все идите...

С борта ледокола уже спустили на лед деревянные сходни, - оба трапа были разбиты штормом еще в Баренцовом море. Я откликаюсь:

- Все? Не можем все... У нас котлы под парами...

Через какую-нибудь минуту на лед с флагманского корабля спускается человек. Я шагаю навстречу. По трапу поднимается Александр Алферов, брат нашего Всеволода, возвращающийся на родной корабль. Мы обмениваемся рукопожатиями, целуемся. Алферов скороговоркой выпаливает:

-Товарищ капитан! Разрешите стать на вахту у котлов, заменить брата...

- Хорошо. Обратитесь к старшему механику, - говорю я, невольно любуясь раскрасневшимся от счастья машинистом.

- Идите же сюда! Идите скорее! - торопят нас с ледокола.

Мы торопливо сбегаем по трапу.

Впервые за два с половиной года весь экипаж «Седова» покидает свой корабль!

Еще мгновение - и мы попадаем в какой-то водоворот. Я слышу приветствия, треск киноаппарата, какие-то отрывочные восклицания, поцелуи. Кто-то жмет руку, кто-то обнимает, чья-то щетинистая борода колет мне щеку, чьи-то руки суют в карман какие-то письма, кто-то легонько подталкивает меня в спину, - просят куда-то пройти, что-то сказать, что-то сделать.

Как в кинематографе, мелькают, появляясь и исчезая, знакомые и незнакомые лица.

- Костя! Ну, Костя, минуточку!.. Ну сделай лицо веселее!

Это неистовый фоторепортер Митя Дебабов, с которым мы когда-то встречались на «Красине».

- Товарищ Бадигин, пожалуйста, хоть два слова для «Вечерней Москвы».

Это какой-то моряк с ледокола, корреспондент-доброволец столичной газеты.

- Пришлось-таки еще раз свидеться! По вашей телеграмме в один час собрался...

Это Иван Васильевич Екимов, старый буфетчик «Седова» От радости он плачет...

Горсточка седовцев как-то сразу тает в этой бушующей толпе. Александра Александровича Полянского потащил к себе в каюту его друг, старший радист флагманского корабля. Наши механики уже нырнули в каюты своих приятелей. Бывшие седовцы Каминский и Кучумов одолевают расспросами Мегера и Гетмана.

Я какими-то судьбами очутился в салоне у Белоусова. В меховом наряде немного жарко. Яркий свет с непривычки режет глаза. Меня заботливо, словно тяжелобольного, усаживают в какое-то кресло. Чувствую себя крайне глупо и неудобно: в одну руку мне сунули апельсин, в другую - яблоко; перед самым носом - целая ваза фруктов; все вокруг охают и вздыхают, ходят чуть ли не на цыпочках.

Разговор идет как-то вперебой, отрывочно, невпопад:

- Ну, так как же вы?..

- Ничего, все в порядке...

- Все ли здоровы?..

- Как видите...

- Нет, вы только подумайте, как это чудесно!

- Еще бы?..

- Ну так как же вы, все-таки, там, а?..

- Ничего, ничего, отлично...

Видимо, каждому хочется сказать нам что-то приятное, сделать что-нибудь хорошее. Раздают фотографии наших родных, сделанные перед самым отходом ледокола, приносят письма, суют свежие газеты, опять дают фрукты. Почему-то каждому хочется угостить нас именно фруктами. Но как ни привлекательны эти плоды, а есть их решительно не когда. Я так и проходил почти весь вечер с апельсином в руке.

На палубе у подножия подъемной стрелы собираются на митинг экипажи обоих кораблей - крохотный коллектив «Седова» и огромный коллектив «И. Сталина». Могучее «ура» гремит над притихшими льдами.

В это время радисты уже передают в Москву подписанный всеми членами экипажа «Седова» рапорт об окончании дрейфа. Его адрес состоит из четырех слов: «Москва, Кремль, товарищу Сталину».

...Было уже далеко за полночь, когда я принял пополнение экипажа, прибывшее с ледоколом «И. Сталин», проинструктировал принявшего вахту третьего помощника Малькова, закончил все беседы с корреспондентами и фоторепортерами и, наконец, улизнул в каюту к Белоусову, который обещал мне до утра полную безопасность.

- Ни о чем не спрашиваю, ничего не требую, ничем пока не интересуюсь, никого сюда не пускаю, - заявил он мне улыбаясь. - Вот тебе мыло, полотенце, вот тут ванна, а это твоя койка. Одним словом, будь, как у себя в каюте...

Попыхивая папиросой, он уселся за стол и углубился в чтение какой-то книги, словно меня и не было в каюте...

Трудно было придумать более ценный подарок, чем это предложение! После всей праздничной сутолоки, после всех приветствий и поздравлений так хотелось побыть наедине с самим собой, перечитать письма, полученные из дому, собраться с мыслями, хоть немного успокоиться.

Добрый час просидел я в ванне, настоящей, давно невиданной ванне, любуясь безукоризненно чистой эмалью и сверкающими никелированными кранами. Потом вылез из нее, вытерся такой же безукоризненно чистой мохнатой простыней, вышел на цыпочках в каюту и нырнул под мягкое новенькое одеяло. Не было во всем мире в эту минуту более счастливого человека, чем я!

Но наш рейс еще не был закончен. Подойдя к «Седову», ледокол «И. Сталин» выполнил лишь первую половину задачи, поставленной перед ним партией и правительством. Нам предстояло проделать еще длинный и трудный путь от 80-й параллели до Мурманска сквозь льды Гренландского моря и неспокойные воды Баренцова моря. Назавтра же после торжественной, праздничной встречи начались самые будничные приготовления к походу.

С борта «И. Сталина» перегружали на «Седова» уголь, ящики с продовольствием. По четырем шлангам с ледокола подавали кипяток, - струи горячей воды разрушали ледяную чашу, примерзшую к корпусу нашего корабля. Палубная команда, усиленная пополнением, заваливала якоря на палубу и отклепывала их для буксировки. Дмитрий Прокофьевич Буторин, который 14 января был назначен четвертым помощником капитана, действовал весьма расторопно. Работа быстро подвивалась вперед.

Пока палубная команда готовила судно к буксировке, а механики в последний раз проверяли машину, специальная комиссия осматривала судно, чтобы установить, как отозвалось на его состоянии длительное пребывание в дрейфе. После двухдневной работы комиссия составила такой документ: