Константин Бадигин - Три зимовки во льдах Арктики

- Наша работа кое в чем напоминает и то, и другое, и третье, - говорил я, - нам приходится и вести оборону корабля от наступающих льдов, связанную с риском для жизни, и трудиться над техническими усовершенствованиями производства, и налаживать серьезную научную работу. Поэтому нам подчас приходится трудновато. Но ведь зато родина, партия, великий Сталин щедро вознаграждают нас своей признательностью и заботой, и эта забота согревает и окрыляет нас. Пожелаем же друг другу во втором году дрейфа работать еще дружнее, еще сплоченнее и плодотворнее!..

Мы налили вина в свои бокалы и подняли их за счастливую страну, где каждому дано право работать и созидать и где обеспечены все возможности для этой творческой работы, за советских патриотов, которые самоотверженно кренят могущество родины, и за самого большого и славного патриота - Иосифа Виссарионовича Сталина, у которого сотни миллионов людей учатся бороться с трудностями и побеждать их...

Грянули аплодисменты, раздались приветственные крики, - весь наш экипаж бурно приветствовал вождя.

За столом мирно текла непринужденная дружеская беседа. Мы перебирали наиболее выдающиеся события минувшего года, мечтали о будущем, говорили о родных и близких, которые в эти часы вспоминали о нас теплым словом. Когда подходил очередной срок радиосвязи, дядя Саша отправлялся в свою рубку и некоторое время спустя возвращался оттуда с ворохом приветственных телеграмм.

В самый разгар вечера дядя Саша, с трудом сдерживая улыбку, заявил:

- Капитан, пожалуйте в рубку. Корреспондент новгородской газеты желает получить у вас интервью...

Все захохотали. Я невольно удивился: как он добрался до нас, новгородский корреспондент?

Все объяснилось очень просто. Предприимчивые работники редакции новгородской газеты завербовали в качестве, специального корреспондента одного из радистов мыса Челюскин, своего земляка. Исполнительный полярник передал привет от своей редакции и потребовал от нас подробного отчета о том, как мы встретили юбилей...

Когда мы с Полянским вернулись в кают-компанию, веселье было в полном разгаре. Алферов и Шарыпов плясали «русскую», потом наши механики пели хором любимую песню Полянского «Раскинулось море широко», потом кто-то опять плясал...

Но к часу ночи все утихло, и мы прильнули к репродукторам, - сейчас должна была начаться радиопередача из Москвы, посвященная дрейфу «Седова». И вот, наконец, хорошо знакомый голос диктора произнес:

«Начинаем передачу для экипажа ледокольного парохода „Георгий Седов“».

Несколько часов продолжался праздничный концерт. Были выполнены решительно все наши заявки, за исключением одной: Краснознаменный ансамбль песни и пляски был далеко от Москвы, и устроители концерта извинились перед Трофимовым за то, что не могут выполнить его просьбу. Зато программа концерта была значительно расширена за счет дополнительных номеров, и мы просидели у репродуктора до половины четвертого утра.

Все расходились по своим каютам довольные и счастливые, полные радостного сознания тесной близости с родиной, дружеские голоса которой доносились к нам за тысячи километров. Что могло быть сильнее и ярче этого ощущения?

Но заботливая родина готовила нам еще один драгоценный подарок, который через несколько часов должен был еще глубже и значительнее взволновать нас...

М.И. Шевелев так описывает историю этого незабываемого внимания и заботы о нашем маленьком коллективе со стороны руководителей партии и правительства:

«По возвращении в конце 1938 года из похода на „Ермаке“ мы с тов. Алексеевым были приняты товарищем Молотовым, которому доложили об итогах операции по выводу кораблей из ледового плена, о том, как после попыток буксировать ледокол „Седов“ пришлось оставить его на зимовку. Товарищ Молотов подробно расспрашивал о людях „Седова“.

Ночью мне позвонили по телефону:

- Сейчас с вами будет говорить товарищ Молотов.

Вячеслав Михайлович еще раз внимательно расспросил о седовцах.

- Как их адрес? Ледокол „Седов“, капитану Бадигину, парторгу Трофимову. Так правильно будет? - спросил В. М. Молотов. - Мы посоветовались с товарищами и решили послать им телеграмму, - добавил он.

Утром, развернув газету, я увидел, что на первой странице напечатана телеграмма седовцам от товарищей И. В. Сталина и В. М. Молотова...»

Мы жили по местному времени, значительно опережающему московское. Поэтому телеграмма, отправленная из Москвы в ночь с 23 на 24 октября, могла дойти к нам лишь к полудню следующего дня, и мы, расходясь с концерта, даже не подозревали о том, какая радость нас ожидает.

В 9 часов утра 24 октября радиодежурство А. А. Полянского закончилось, и его сменил Николай Бекасов. Александр Александрович заснул. Через некоторое время он почувствовал, что его кто-то тормошит. Это был Бекасов. Молодой радист был чем-то взволнован.

Полянский вскочил:

- Ты чего? Сжатие началось?

- Нет, - ответил Бекасов. - Челюскин зовет к аппарату старшего радиста. Там есть для передачи важная радиограмма...

Сон у Полянского мгновенно рассеялся. Таких случаев еще не было. Что могло произойти? Он подошел к аппарату. Стараясь замаскировать свое волнение, простучал ключом старшему радисту мыса Челюскин Ворожцову шутливое приветствие:

«Что ты хочешь сообщить мне, Вася? Я всегда рад беседе с таким приятным человеком...»

Но Ворожцов не ответил на шутку. Он сообщил:

«Принимай радиограмму...»

Полянский стал записывать.

А через несколько минут он, обычно спокойный и уравновешенный человек, словно юноша, вихрем ворвался в кают-компанию, где в это время завтракали я, Трофимов, Соболевский и Токарев, подбежал ко мне и протянул телеграфный бланк. Слова у него от волнения не шли с языка, и он вымолвил прерывающимся голосом: - Вот... нам... Из Кремля...

Я схватил листок и прочел:

«Из Москвы 33 27-63-24-02.00 Ледокол „Седов“

Капитану Бадигину. Парторгу Трофимову.

В годовщину дрейфа шлем вам и всему экипажу „Седова“ горячий привет. Уверены, что с большевистской твердостью советских людей вы преодолеете все трудности на вашем пути и вернетесь на родину победителями.

Жмем ваши руки, товарищи!

По поручению ЦК ВКП(б) и СНК Союза ССР

И. Сталин. В. Молотов».

Вскочив с кресла, я громко прочел телеграмму. Когда я кончил читать, минута прошла в молчании, - мы все смотрели друг на друга, словно не веря своему счастью. Потом раздались громкие аплодисменты. Я скомандовал:

- Будить всех! Немедленно всех до одного сюда!

Целая буря переживаний охватила нас. Мы обнимались, целовались друг с другом, кричали «ура», требовали еще и еще раз прочесть радиограмму.

Разбуженные вахтенным люди, не догадываясь, что произошло, ждали какого-нибудь срочного аврала и с изумлением оглядывали кают-компанию, в которой царило такое удивительное веселье. Но как только опоздавшие узнавали, в чем дело, они не менее бурно начинали выражать свой восторг.