Константин Бадигин - Три зимовки во льдах Арктики

- Одному лететь в Москву как-то неудобно, - я к такому комфортабельному обслуживанию не привык. Стоит ли за одним поваром самолет присылать? Придется мне еще сварить сотни две борщей в моем холодном камбузе...

Речь кока развеселила людей. Теперь я снова взял слово:

- Итак, товарищи, мы решаем остаться. Большую ответственность мы принимаем на себя, - об этом надо помнить. Две зимовки мы прожили дружно и сплоченно. Кое-чего добились, - сохранили корабль, наладили научные работы. Давайте же и впредь будем работать по-настоящему. Есть предложение послать телеграмму товарищам Сталину и Молотову с просьбой разрешить нам довести дрейф до конца силами нашего коллектива. Это будет нашим лучшим подарком восемнадцатому съезду партии.

Бурными аплодисментами ответил экипаж на это предложение. И через час мы отправили по радио телеграмму:

«Москва, Кремль.

Товарищам Сталину, Молотову. Дорогие Иосиф Виссарионович и Вячеслав Михайлович!

Экипаж ледокольного парохода „Георгий Седов“, дрейфующего во льдах Северного Ледовитого океана, вместе со всем великим народом нашей родины готовится к встрече исторического XVIII съезда любимой партии. Мы решили, что нашим лучшим подарком знаменательному съезду будет наша работа без смены на ледокольном пароходе „Георгий Седов“ до выхода его изо льдов Арктики. Несмотря на то, что партия и правительство готовят нам летную экспедицию и тем самым возможность замены нас новым составом зимовщиков, мы, учитывая большой научный и практический смысл продолжения дрейфа старыми участниками, единодушно готовы остаться на ледокольном пароходе до конца дрейфа.

Заверяем Вас, Центральный Комитет партии, правительство и весь великий народ нашей родины, что мы с честью выполним это взятое нами обязательство и, закончив дрейф, сделаем ценный вклад в советскую науку, покажем образцы, мужества, выдержки и отваги советских патриотов.

Ваше имя, товарищ Сталин, является для нас той путеводной звездой, которая приведет нас на родину победителями.

По поручению экипажа „Георгий Седов“ капитан Бадигин, парторг Трофимов. Борт „Седова“, 75 февраля 1939 года».

Домой я и на этот раз ничего не сообщил. Трудно было подобрать нужные слова. Изорвав в клочки несколько вариантов телеграммы, решил, что будет лучше, если родные узнают о совершившемся факте из газет.

На корабле царило немного нервное, приподнятое настроение. Все ждали, как встретит Москва рапорт, посланный товарищам Сталину и Молотову. Телеграмма начальника Главсевморпути вселяла уверенность, что наше желание будет удовлетворено. Но в то же время хотелось получить окончательное подтверждение, оставят ли нас на корабле до конца дрейфа.

На другой день после памятного собрания, 16 февраля 1939 года, мы находились на широте 85°54',9 и долготе 120°29'. Теперь вахтенные прокладывали на карте линию дрейфа совсем рядом с трассой «Фрама». Нам оставалось продвинуться к северу всего на полмили, чтобы достичь этой черты. Устойчивые южные ветры, казалось, должны были помочь нам довольно быстро пройти эти полмили. Но теперь льды, как назло, почти не двигались вперед, к полюсу. А как нам хотелось именно теперь, когда коллектив принял решение остаться на корабле до конца дрейфа, порадовать своих соотечественников известием о новом рекорде.

Прошли еще сутки. Наступило 17 февраля, туманный, серый день. Скованные тридцатиградусным морозом льды вели себя очень спокойно. Легкий юго-восточный ветер вылизывал плотные, словно утрамбованные сугробы. Темные тучи лениво ползли на северо-запад, закрывая весь небосвод. Ни одной звезды не было видно. Только слабый, какой-то немощный свет далекой зари едва-едва брезжил на юго-востоке. Определить координаты, не видя небесных светил, было невозможно.

В 8 часов утра я передал вахту Буйницкому и лег спать, распорядившись устроить очередной санитарный день: надо было убрать помещения, проветрить постели, постирать белье. Сам я рассчитывал заняться этими сугубо прозаическими делами после ужина.

Однако обстоятельства сложились несколько иначе, нежели я предполагал.

Около часа дня ко мне в каюту неожиданно вбежал Буйницкий - в длинной меховой малице, которую он не успел даже снять, в заиндевевшей меховой шайке, раскрасневшийся от мороза, восторженный.

- Константин Сергеевич! - воскликнул он. - Поздравляю вас!..

Я уже догадывался, в чем дело, но на всякий случай спросил:

- С чем?

- «Седов» находится на 1,2 мили севернее «Фрама»...

Да, это была чудесная новость. Серенький, будничный день сразу стал праздничным. Но насколько точны определения, полученные Виктором Харлампиевичем? В таком деле нужна самая придирчивая, двойная и тройная проверка.

- Давайте сделаем так, Виктор Харлампиевич, - сказал я, - проверьте координаты по четырем звездам, чтобы не было и тени какой-либо неточности...

- Будет сделано, Константин Сергеевич!

Буйницкий вышел на палубу и начал кропотливо возиться со сложным универсалом Керна. Он прицелился сначала на одну из звезд Большой Медведицы, потом на Поллукса, на звезду Альфу из созвездия Андромеды и, наконец, на Капеллу. Потом он убежал к себе в каюту и занялся вычислениями.

Немного погодя он принес мне листок бумаги, испещренный цифрами, и сказал:

- Ручаюсь за точность до полукабельтова...

Вычисления подтверждали, что «Седов» в 13 часов 24 минуты 17 февраля 1939 года находился точно на 85°56',7 северной широты и 120° 13' восточной долготы. Рекорд «Фрама», поставленный им 15 ноября 1895 года, - 85°55',5 северной широты. Следовательно, с этой минуты первенство в проникновении к высоким широтам перешло к «Седову».

Все будничные дела были отставлены. Услышав долгожданную новость, люди быстро сбежались в кают-компанию. Я сообщил координаты, напомнил историю дрейфа «Фрама», сравнил этот дрейф с нашим, поздравил экипаж с победой и в заключение оказал:

- А теперь, товарищи, прошу с карабинами к государственному флагу. Ознаменуем наш рекорд торжественным салютом...

Несколько минут спустя все пятнадцать зимовщиков собрались на корме. Изношенный, немного полинявший от снежных бурь и штормов, но по-прежнему гордый и величественный стяг СССР дрогнул и пополз вверх. Когда он поднялся и ветер заколыхал его широкое полотнище, я подал сигнал. Раздался дружный залп, эхо которого подхватили льды. Загремело «ура». Потом новый залп огласил ледяную пустыню. Пять раз прогремел в морозном воздухе боевой салют. Облачко сизого порохового дыма окутало кормовой флаг. И, словно откликаясь на наш салют, звездное небо опоясалось трехъярусной зеленоватой лентой полярного сияния...