Георгий Холопов - Докер

Тот что-то промычал в ответ и мотнул головой. Но этого уже было достаточно Вербенкову, чтобы снова воодушевиться и продолжать свой необыкновенно затянувшийся рассказ.

— Я попросил у него лошадь. Понимаешь, Потанин, лошадь! Лошадь как раз достать было негде!.. Этот старый черт задумался — учти, задумался впервые! — но обещал выполнить и эту мою просьбу. Да, просьбу, а не приказ! И что ты думаешь? Выполнил! Привел откуда-то пегого старого, послушного мерина. Помнишь этого мерина?

Сергей Петрович снова мотнул головой и теперь откинулся на спинку кресла.

Вербенков, не обращая на него внимания, продолжал:

— Но на этом проклятом мерине я и погорел! Ты, наверное, не помнишь всю эту историю. Тут я, как в известной сказке, остался у разбитого корыта. Корыта! Понимаешь, корыта! — Он потряс Сергея Петровича за руку. — Подменили словно с того дня моего Федора Федоровича! Забросил меня, старый хрыч, не отходит от своего мерина! Кормит его свежими травами, купает в озере, землянку ему сделал. Как-то еще говорит мне: «Вот не знал, что лошадь такое благородное животное! А то бы, знаете, никогда не воровал и не сидел в тюряге. Так что вы меня больше не зовите «Федор Федорович»! Зовите «рядовой Сысоев»!» Ты понял, что он сказал, Потанин? Понял смысл? Человеком почувствовал себя этот старый хрыч, не хочет больше прислуживать!..

И он снова сунул кулак в бок Сергея Петровича.

Сергей Петрович открыл глаза, долго смотрел на него загадочным взглядом, точно не узнавая.

— Кто ты? — ткнув пальцем в Вербенкова и держа палец, как пистолет, спросил Сергей Петрович.

— Да это я, Вербенков, Вербенков! — почему-то испугавшись и схватив его за палец, словно он мог выстрелить, горячо проговорил фронтовой друг.

— Нет, ты не Вербенков! Ты болван! Понимаешь — бол-ван!.. Это ты хочешь к своим регалиям добавить еще степень?.. «Остепениться»?.. Вот тебе кукиш!

Вербенков обомлел. Вскочив, он схватил сиреневую папку, прижал к груди.

— Кандидат сельскохозяйственных наук Болван!.. Как вам это нравится? — произнес Сергей Петрович и залился смехом.

Все мог перенести Вербенков, все «отразить», но только не смех.

Сунув папку под мышку, он вышел из-за стола.

А Сергей Петрович все смеялся. Но вот хлопнула одна дверь, вот вторая.

Сергей Петрович тоже вышел из-за стола.

В холодных сенях он на какую-то долю секунды пришел в себя, и не столько от холода, сколько от неосознанной обиды, оттого, что не все, что думал о Вербенкове, высказал ему.

Держась обеими руками за стену, бочком, короткими шажками, Сергей Петрович добрался до дверей своей комнаты. Он нашел в себе силы открыть и закрыть дверь и, пошарив по ней, толкнуть задвижку, в страхе, что Вербенков может вернуться и последовать за ним.

— Сереженька, что с тобой?.. — вскрикнула проснувшаяся Мария.

Большим усилием воли, сквозь слипшиеся веки, Сергей Петрович посмотрел на жену, хотя и не увидел ее. Он занес назад руку, пытаясь стянуть с себя рубаху, но на это у него уже не хватило силы. Он сделал шаг и рухнул на упругие и сильные руки Марии.

Она уложила его на топчан, села рядом, — в нетрезвом виде он бывал совершенно беспомощным, — сняла с него ботинки, сдернула вместе с верхней и нижнюю рубаху и вторично вскрикнула:

— Сереженька, кто это тебя?

Бока его были в почерневших синяках.

Но он не ответил. Он уже крепко спал.

Тогда она вскочила с топчана, набросила на плечи халат и, зажав полы в кулак, босая выбежала в сени. Рванула двери в столовую. Гостя там не было. Пустовала тахта, на ней постель даже не была раскрыта.

Она выбежала во двор. Калитка была настежь распахнута. Ударом ноги она прикрыла ее, посмотрела вправо и влево вдоль улицы. Вербенков был уже далеко от дома. Он шел широким и твердым шагом в сторону станции; правой свободной рукой он энергично размахивал, в левой нес свою сиреневую папку.

Она сперва тихо, потом уже громче окликнула его. Он не обернулся.

«Хорошо или плохо, что так у них закончился этот вечер?» — размышляла она, возвращаясь в дом. Теперь она не удерживала полы халата, и ветер трепал их, как парус. Продолжая размышлять над происшедшим, она подумала о том, что зря ее Сереженька поскандалил с этим Вербенковым, в то же время совсем не представляя себе, как он мог решиться на такое. Но синяки тому были убедительным свидетельством. Она терялась в догадках: «Поспорили из-за погибшей роты? Наговорил лишнее о его взлетах и падениях?.. Может быть, сказал что-то непотребное о его будущей диссертации?.. Вербенков еще способен сделать зло, — думала она, — хотя времена нынче уже не те… Но кто знает, кто знает!.. У него знакомства, у него влиятельные дружки… Отказался дописывать его диссертацию?.. Может быть, не стоило этого делать?.. Все равно Вербенков добьется своего, напишет свою работу. Если не сам, так кто-нибудь другой это сделает за него. И защитит! Атаковать он умеет! И будет потом людям лет десять морочить голову своими незрелыми научными выкладками и опытами. А там, пока разберутся в их ценности, подойдет уже пенсионный возраст, на что он и рассчитывает, уйдет он на покой с кандидатским званием и солидной пенсией. О большем он ведь не мечтает!..»

Когда Мария вошла в комнату, Сергей Петрович лежал на спине, разметав руки, закатив глаза и, как тогда, постанывая.

Чтобы снова, в третий раз, не вскрикнуть, она закусила руку. Через двадцать с лишним лет после окончания войны и она вспомнила войну. Война предстала перед ней тоже в поразительных подробностях. Тогда она была девчонкой и со стайкой сандружинниц работала в медсанбате. Как-то, уже перед самым окончанием войны в Карелии, летом 1944 года, их утром подняли по тревоге, посадили на грузовики и повезли лесными дорогами. В прокаленном солнцем лесу кружило голову от запаха сосны. Потом пошли смешанные леса. Вдоль дороги всюду росли ландыши. Их было море. Росли они букетиками, чем потрясли городских девочек.

Вскоре их привезли на большую лесную поляну. И поляна вся была утыкана букетиками ландышей. Но тут девочки закричали в голос.

Этот крик до сих пор стоит у нее в ушах. И она кричала вместе со всеми.

На поляне лежали убитые. Это были солдаты дивизии прорыва, остаток одной из рот — около ста человек, которую с неделю как принял Вербенков после присвоения ему лейтенантского звания. Эта рота шла в дивизии в авангарде наступающих войск во главе со своим новым честолюбивым командиром.

У каждого из убитых рядом лежал автомат, из которого ни один не успел перед смертью сделать и выстрела. Ни один, судя по всему, не успел даже вскрикнуть. Их прирезали спящих, когда после многодневных боев роту вывели на отдых на эту поляну и когда от предельной усталости все повалились на траву. И солдаты, и поставленные вокруг поляны часовые. «Удачливый Вербенков» в это время был вызван к комбату, потому и остался живым и невредимым.