Татьяна Козырева - Девушка на обочине

Первая в моей сознательной жизни кошка завелась, когда мне было восемь лет. Её мама пришла на работу к моим родителям в Музей революции и там, в коробке под лестницей, родила шестерых чёрно-белых котят. Была она очень домашняя — видно, выкинул какой-то гад, когда увидел, что кошка беременна. Настолько цивилизованная была кошка, что ходила исключительно в женский туалет, минуя мужской. Однажды стервозная уборщица плотно закрыла дверь в туалет. Открыть тяжёлую дверь кошке было не под силу, и она нагадила под дверью. Уборщица в отместку выбросила котят на холодный кафель. Утром сотрудники пришли, подобрали котят и жёстко отругали уборщицу, но было поздно: котята простудились. У них всех потом проявились разные болячки, у нашей — цистит и эндометрит.

Сотрудники музея решили, что котят надо срочно спасать от мстительной стервы, и первыми проявили инициативу мои родители. Поговорили со мной, объяснили, какая это ответственность — взять в дом живое существо. Принесли самого активного и симпатичного котёнка, когда ему исполнилась пара недель. Самостоятельно есть он не мог. Пытались поить молоком из бутылочки, приладив вместо соски резинку от пипетки. Не получилось. К утру изголодавшийся котёнок не мог уже мяукать, только беззвучно разевал ротик. Срочно вернули малыша к маме. А у моей мамы был выходной. В обед она звонит на работу:

— Что там наш котёнок?

— Ест.

Звонит к вечеру:

— Ну, как наш котёнок?

— Ест!

Через полторы недели котята научились питаться самостоятельно, и наш избранник переехал к нам окончательно. Рановато, но мы боялись козней уборщицы. Мне было чрезвычайно интересно наблюдать за зверьком и учить его премудрости. В отличие от многих детей, я понимала, что такое больно, и не замучивала зверя. Мама считала, что у нас котёнку будет обеспечена счастливая жизнь, и назвала его Хэппи. Со временем выяснилось, что зверь наш женского пола (гуманитарии плохо разбираются в зоологии), но на имя и любовь к котёнку это не повлияло.

Папа иногда звал её Хиппи — кошка уродилась пушистой. Так я узнала, что бывают особые люди, отличительный признак которых — волосатость.

Понятия о счастье, конечно, у каждого свои. Кошка наша за всю жизнь никогда не покидала квартиры, за исключением визитов к ветеринару. На балкон мама её не пускала, боясь, что Хэпка упадёт с седьмого этажа, но я тайком выпускала под присмотром. Кормили животину деликатесами, это да. В общем, жизнь у неё была вполне обывательская. И довольно долгая: 19,5 лет.

Поначалу, однако, жизнь мёдом не казалась: простуда давала о себе знать хроническим циститом — это воспаление мочевого пузыря. Лечили левомицетином, с переменным успехом. А потом воспаление перешло на матку. И течки были очень слабые. Мы возили Хэпку на уколы, но в конце концов нам сказали, что это всё полумеры, надо оперировать, а то помрёт в муках. Но вероятность летального исхода при операции — 50 %. Пока мы решались, кошка раздулась как шар.

Операция была тяжёлая, дважды добавляли наркоз: по первому разу она вообще не уснула. Через три часа вынесли её полегчавшей вдвое: столько было гноя. Надели попонку с завязками на спине, сшитую бабушкой.

Дома, отходя от наркоза, кошка начала стонать. На каждом выдохе. Мы заговаривали ей зубы — пели колыбельные, а потом решили вслух почитать книжку. Под руку попался «Дядя Фёдор, пёс и кот». От ласкового голоса Хэпка успокоилась, замолчала. Папа читает:

— У одних родителей мальчик был. Звали его дядя Фёдор…

Слушает кошка.

— Только мама его зверей не любила.

Кошка: — У-у.

— Особенно всяких кошек.

— У-у-у! У-у-у! У-у-у!

Как она поняла? Ведь интонация не менялась.

Через пару дней у Хэпки открылось внутреннее кровотечение. Подушечки лап, язык и нёбо стали белыми как бумага, а тело холодным. Ветеринары сказали, что помочь ничем нельзя, кроме хлористого кальция. Мы вливали эту горькую дрянь ей в рот — и ведь глотала! Полпузырька выпила, а потом, видно, почувствовала, что достаточно, и стала плеваться. Всю ночь мама держала Хэпку на руках, согревала и баюкала. К утру совсем отчаялась: кошка обвисла, как тряпичная кукла, и не открывала глаз. Но папа, проснувшись, сказал:

— А ты знаешь, она тёплая!

Прошла почти неделя, когда мы забеспокоились, что у кошки нет стула. Сначала думали: раз не ест ничего, то и нормально. Позвонили ветеринарам, те говорят: вы что! Стали вливать в рот подсолнечное масло. Плевалась. Но мы были настойчивы и залили много. Мама уже привычно носила Хэпку на руках, как вдруг со звуком пулемётной очереди из-под хвоста полетело. Мама стояла посреди комнаты вся в дерьме и счастливо улыбалась.

В результате общих усилий кошка наша попала в те 50 %, которые выживают. А когда ей снимали швы, она продрала брезент, которым фиксировали крупных собак (судя по дырам от зубов), и удрала под шкаф с медикаментами. И после этой операции, а было ей тогда четыре года, больше ничем не болела до глубокой старости.

Хэппи была не злая, но не умела рассчитывать свои силы, и мы вечно ходили в царапинах и укусах. Бабушкины варикозные вены она регулярно вскрывала, бабушка обливалась кровью, но всё ей прощала. Мы же наказывали кошку газетой, свёрнутой в трубку: не больно, но обидно, и хлопает страшно. А я, с целью отучить зверюгу кусаться и царапаться, показывала ей, как это больно: кусала её сама за лапы и за уши и царапала иголками — не до крови, но чувствительно. Про иголки она не понимала, а вот про укусы понимала!

Я выпускала еженедельную газету «Кошачьи ведомости» с новостями о нашей кошке и информацией о кошках, почерпнутой из достоверных источников. Листки газеты развешивала на стене. Разумеется, писала с неё картины и сочиняла песни. Однажды решила собирать вычесанную шерсть, чтобы набить для Хэпки матрасик: технология самообеспечения. Но шерсть свалялась, и матрасик оказался неудобным.

Зараза Хэпка любила такую игру. На одном стуле часто висел халат, он свисал до пола. Когда к нам приходили гости, киса пряталась под халатом и высовывала белый кончик лапки. Гость думал, что уронили ватку, нагибался её поднять — и тут в него впивались когти. Мы сами быстро просекли фишку и перестали вестись на ватку, но гости попадались регулярно.

Ещё она любила залезть по ковру на шкаф, скинуть с уголка папину расчёску и загнать её под палас. Меня и других детей этот ритуал приводил в восторг. Папа сокрушался, но расчёску не убирал. И залезать в родительский диван во время уборки она любила, в самый последний момент, когда оставалось положить последнюю подушку. Чтобы достать кошку, приходилось снимать снова все подушки и открывать диван. А я любила смотреть, как убирают диван, и за неё болеть, чтобы успела. Такие мы с ней были вредины.