Юрий Аракчеев - Зажечь свечу

Но это — в гостинице. А сейчас Голосов сидел молча, недоумевая, досадуя и страдая. И в растерянности чувствовал, что его тоже словно бы обволакивает общая паутина, а Оля уходит от него, уходит, непоправимо рушится что-то из-за этой непонятной, дурацкой чепухи.

Наконец — наконец-то! — кончилась пластинка, хозяин поставил другую, танцевальную. Но настроение уже было создано, все сидели.

— Пойдем потанцуем, Оля, — предложил Голосов, выбравшись с трудом из глубокого кресла.

— Нет, не хочу, — сказала Оля, не поднимая глаз.

— Почему? — спросил он, холодея.

— Я не умею танцевать.

— Но ведь можно попробовать. Пойдем, Оля.

— Нет, я не хочу..

Она даже не подняла на него глаз, а голос ее был чужой. В чем дело? Она была не с ним, не с ним, она, как и все, играла в эту дурацкую игру, она вошла в нее. Может быть, там, в гостинице, было совсем не то, что он думал, и он ошибся, и только вот здесь, сейчас истина? Может быть, она на самом деле т а к а я?

Он вышел на балкон. Дождик моросил. В слабом свете редких фонарей видно было, какая грязь между домами — та самая, по которой они сюда шли. Похоже, что, возведя дома и заселив их, строители так и не заметили, что не положен асфальт, нет газонов, а кое-где, оказывается, не засыпаны ямы. Уехали и забыли. Не видно было, чтобы где-нибудь асфальт клали. Точно, забыли. Словно бы это ни к чему. «Но почему же так? — мучительно думал Голосов теперь уже и об этом. — Зачем современные удобства в домах, если вокруг — грязь и темнота деревенская? Опять ненастоящее, неискреннее. И здесь показуха. Лишь бы сдать…»

Откуда-то снизу, из окон нижнего этажа несся неслаженный хор подвыпивших голосов:

— «Из-за острова на стрежень, на простор речной волны…»

Странно было слышать эту старейшую песню здесь, в окружении современных домов-коробок, чем-то очень далеким веяло от нее. Вспомнился убогий быт послевоенной неустроенной жизни, полуразвалившиеся дома, коммуналки. И все-таки это было лучше, чем то, что у них теперь. Была хоть какая-то общность. А это что? Шезлонги. Подносик дурацкий. Какой же смысл в вещах, если они не освобождают людей, а, наоборот, делают их какими-то мертвыми? Или не в вещах причина? Он ничего не понимал. Но как же, как быть? Что делать? За его спиной в комнате зазвучала вдруг быстрая музыка. Послышались голоса. Кажется, начали танцевать. Он повернулся и вошел в комнату.

Да, танцевали все, коллективно. В круге, но каждый сам по себе. И Оля. Голосова тоже втянули в круг. Повинуясь, он с усилием принялся выделывать какие попало па, стараясь подделаться под общий ритм, наконец это стало у него получаться, он поднял голову и посмотрел.

На лицах танцующих не было и тени истинного веселья. Натянутые улыбки, фальшиво блестящие глаза. Да, теперь они не сидели — двигались, но и движения их были неестественными, вымученными. Казалось, они танцуют не потому, что хотят, а потому, что считают: это тоже зачем-то нужно… Голосову почудилось вдруг, что кто-то невидимый издевается надо всеми ими, дергает за ниточки, как в кукольном театре, и они, здоровые молодые люди, мучаясь внутренне, все же исполняют то, что непонятно зачем требуется кому-то. Жалкие, беспомощные марионетки.

Он перестал насиловать себя, подделываться под них. Сел. Взял какую-то книжку, полистал ее машинально. Началась другая вещь на пластинке, и все, кроме Голосова, потанцевали еще. Потом сели наконец за стол, молча попили вино. Света начала рассказывать что-то о Франции, куда она ездила по туристической путевке недавно. Но и тут она продолжала пыжиться изо всех сил, манерно поводила плечами, руками, манерно закатывала глаза, неестественно смеялась. Рассказывала она главным образом о магазинах. И слушающие с натянутым видом поддакивали и усмехались, где нужно. «Неужели во Франции такая скука?» — подумал Голосов. Он вдруг попытался вставить что-то об одном из многих своих путешествий, однако сам почувствовал, что это не к месту. У него тоже получилось неестественно. Его плохо слушали, и он замолчал. О ГДР, о своем фильме ему рассказывать совсем не хотелось. Да ведь его и не спрашивали.

Наконец начали собираться. Никто не улыбался. Спектакль не удался, и, как ни странно, это чувствовали все. Почти все, потому что хозяева — поджарый Саша и красивая интеллигентная его жена, — стоя в прихожей, продолжали демонстрировать свое сердечное гостеприимство. И непонятно было, чувствуют ли они вообще что-нибудь.

— Заходите, обязательно заходите еще, — слащаво говорила хозяйка, и на нее неловко было смотреть.

А бледненькая Света, наклонившись и надевая туфли, тем же фальшивым тоном вторила ей:

— Да-да, непременно зайдем, обязательно, спасибо, спасибо. Было очень хорошо.

Все длился странный обряд — сценка, запрограммированная и отрепетированная множество раз.

— Заходите еще, обязательно.

— Обязательно зайдем, спасибо, спасибо.

— Ну что вы, что вы. Не стоит благодарности.

— Было очень хорошо, спасибо вам, до свиданья.

— Вам спасибо, заходите еще.

— Да-да, непременно, спасибо, спасибо.

— Вам спасибо.

Шли молча, гуськом, выбирая тропинку в грязи, наконец выбрались на асфальт, но все равно вокруг было тускло, мокро. Володя подошел к Голосову, дотронулся до его рукава.

— Послушай, — сказал он. — Давай завтра соберемся? Сегодня что-то не получилось. Давай? У нас…

Это было прекрасно, это был светлый луч — понял Володя, понял! — но не помогло уже это Голосову. Он держал Олю под руку, он смотрел на нее сбоку, и ему было страшно. Неужели опять — опять и опять! — он ошибся, неужели то, что было в вагоне поезда, дома у нее, в номере гостиницы, — неправда, а правда то, что сейчас, только что вот, на вечеринке. Это — реальность? Одно несовместимо с другим, и получается, что или тогда, с ним, она как бы предавала своих друзей, потому что противоречила им, или же, наоборот, сейчас, только что вот она предала его. Предала музыку их общую. Предала себя. Никак, ничем не поддержала его, не поняла того, что с ним происходит. Никакого контакта не чувствовал он с ней сейчас, хотя и держал ее под руку, всякое понимание, казалось, ушло, ушло безвозвратно, и видно было, что она даже не чувствует, как ему сейчас тяжело. Или он слишком преувеличил?

— Спасибо, Володя, — машинально ответил Голосов. — Не знаю, как получится. Наверное, мне придется завтра уехать. Запиши на всякий случай мой телефон в гостиницу, позвони утром, если.

Подошли к остановке автобуса.

— Я провожу тебя, Оля, — сказал Голосов тихо.

— Спасибо, не надо, — ответила она все с той же холодностью. — Вам поздно будет возвращаться. Мы с Толей рядом живем, нам по пути. Вы уж не беспокойтесь.

Подчеркнуто было это «вам», «вы», она словно желала отомстить ему за что-то. За что?