Михаил Каминский - В небе Чукотки. Записки полярного летчика

Бровин сидел подавленный, потухший. Теперь Шитов уже с иной, вдохновляющей интонацией сказал ему:

— Ну что ты, брат Леонид, голову опустил? Твое счастье, что здесь у тебя конкурентов нет. Все от тебя зависит. Ну иди, иди! Утро вечера мудренее. По утрам люди думают иначе, чем вечером! Дай нам поговорить с Каминским.

Что делает с человеком любовь! Бровин влетел в эту комнату ястребом, а покидал ее притихший, задумчивый. И я подумал: и здесь, в стране снегов, кипят человеческие страсти! И, как бы отвечая на мои мысли, Шитов сказал:

— Поженятся! Им тут друг от друга уйти некуда. Но Женя много пыли вытрясет из Бровина, пока станет его женой. Характера у нее хватит, — Шитов помолчал, поглядел на часы и продолжал: — Ты не думай, что этот парень размазня, каким здесь себя показывал. Начитавшись Джека Лондона, он мальчишкой сбежал от родителей. Из Архангельска умудрился, пробраться на Дальний Восток еще при японской оккупации. Попал в партизанский отряд. Эта партизанщина до сих пор мешает ему жить. После установления Советской власти в Приморье пробрался на север Камчатки. Работал на рыбных промыслах. Добрые люди надоумили поступить учиться. После Хабаровского техникума вернулся на Камчатку специалистом. Участвовал в раскулачивании богатых оленеводов и в строительстве первого на востоке Пенжинского совхоза. А это, брат, глушь почище нашей! Один объездил все Охотское побережье и север Камчатки. Собаками управляет как бог. Однажды в горах вывихнул ногу в бедре и потерял сознание. Очнувшись, привязал себя к нартам и крикнул на собак. Когда привезли они его в Олюторку, он опять был без сознания. Местный фельдшер ничего сделать не мог. Пришлось ждать парохода. В Хабаровске сделали операцию, после которой одна нога стала короче другой на десять сантиметров. Вот такой несчастный случай сделал его болезненно самолюбивым. Кроме Жени, не боится ни черта, ни дьявола. Чукотский язык знает в совершенстве, и чукчи признают его за своего.

Работник беззаветный, но и беззаботный. О завтрашнем дне не думает, ни деньгам, ни вещам цены не знает. В прошлом году получил отпуск за три года и мешок денег. Уехал на «материк» первым пароходом, а вернулся следующим без копейки в кармане и тощий, как скелет. Оказалось, встретил в Хабаровске старого дружка, и тот уговорил его одолжить деньги на покупку дома. Отдал все до копейки, а сам добирался обратно, питаясь подаянием добрых людей.

Бровин может месяцами бродить с чукчами по тундре, обходясь без хлеба, мыла и бани. И считает это достоинством. Подражает героям Джека Лондона, жившим в индейских племенах, считает, что женщину надо добыть только силой–Потому Женя и не может его принять такого. А я кручусь между ними — то на него нажму, то на нее. Но сегодня, кажется, Женя сама нажала на меня. — Шитов от души рассмеялся. — Ну и молодчина! Люблю людей, которые за себя постоять могут. На Севере без этого пропадешь!

Пока Шитов говорил, я, не пропуская ни слова, размышлял о том, какими путями могли попадать в эти места старые коммунисты, герои революции — Щетинин, Янсон, Шитов. Случайно ли это или знамение времени?

От Николая Железова я узнал, что после гражданской войны Шитов учился на рабфаке, потом в Плехановском институте. С последнего курса был отозван и по партийной мобилизации брошен на раскулачивание. Боролся с перегибами, чуть не потерял партбилет в период «головокружения от успехов». Затем его послали на Дальний Восток. И вот он здесь — рядовой ленинской гвардии, матрос революции.

Сцена в кабинете Шитова показала, что и здесь временами люди ссорятся, грустят, выражают недовольство. Однако главной чертой жизни коллектива остава- , лись сплоченность и оптимизм. Казалось, здесь живет большая, дружная семья, увлеченно работающая на общее благополучие. Роль главы этой семьи великолепно выполнял директор Шитов.

Вот сказал — «выполнял», и самому стало нехорошо. Шитов ничего не выполнял. Просто он был хорошим человеком, каким должен быть настоящий коммунист. Под этим я понимаю и строгое отношение к долгу перед государством, и душевное отношение к младшим товарищам по делу. Приказы писались редко, в основном о зачислении на должность. Вся практическая деятельность регулировалась личными контактами. А в них главным являлись доверие и полная откровенность. Слово одобрения или неудовольствия Никандрыча значило больше благодарности или выговора в приказе. И впервые тогда подумалось мне, что нет людей инертных или равнодушных от природы. Ими делаются!

А такие, как Шитов, и равнодушных превращают в энтузиастов.

— Александр Никандрыч! Какие обстоятельства забросили вас на Чукотку?

— Никаких особых обстоятельств не было. Крайком послал — я поехал. Сам знаешь, что такое партийная дисциплина. Но и соблазняло на новом месте начать новое дело. У нас, русских, в крови любовь к нехоженым дорогам. А здесь для инициативы простор, в другом месте не сыщешь. И ребята подобрались больно хорошие. С ними всего можно добиться. Вот твой друг Железов — научный работник, от института прикомандирован. Он от науки, а я от практики, и пробуем разные новинки в оленеводстве. Дело древнее, к нему настоящих рук не прикладывалось. Но об этом Железов тeбe сам расскажет.

После ужина, вернувшись в комнату Железова, я застал его за вычерчиванием каких–то графиков. Над столом висела десятилинейная лампа с жестяным абажуром, свет от нее исходил скудный, и я спросил:

— Что ты глаза портишь при таком свете?

— На мой век глаз хватит. А другого света не будет до лета. Вечер длинный, а работа интересная. За эту осень я обмерил около тысячи оленей; определяется закономерность в породном составе…

Но развить эту увлекательную для него тему не пришлось. Раздался стук в дверь, в комнату вошел мрачный Бровин и сел на кровать.

— Ну, брат, видик у тебя, словно мылом объелся! — заметил Железов. — Что, опять Женя на сердечную мозоль наступила?

— Ты о своих мозолях побеспокойся!

Видимо, ни для кого не было тайной, что Бровин влюблен в Женю, но говорить об этом, да еще в моем присутствии, Бровин не хотел. Да и пришел он сюда, думаю, потому, что не мог оставаться в этот вечер один. Принуждая себя отвлечься от личного, он перевел разговор на деловую почву:

— Пастухи докладывают, что за стадами идут волчьи стаи. Что думает наука о борьбе с волками?..

Вспомнил я об этом эпизоде лишь потому, что Железов в тот вечер выдвинул идею охоты на волков с помощью самолета. Тогда эта идея показалась мне сумасбродной, и на попытку Железова привлечь меня в союзники я ответил отказом: у моей фантазии были слишком слабые крылья, я еще не умел просто летать в Арктике, не то чтобы думать об использовании самолета для охоты на волков. Но мне хочется напомнить этим примером, что жизнь нередко рождает идеи, кажущиеся сумасбродными. Однако со временем эти идеи берут свое. Сейчас охота на волков с самолета и вертолета применяется широко и повсеместно.