Зинаида Шишова - Великое плавание

— Никто и не говорит, — ответил адмирал холодно, — что ошибся мавр. Ошиблись мы с тобой.

Я, оторопев, смотрел на него. Лицо мое, очевидно, было таким измученным, что господин с внезапной мягкостью в голосе сказал:

— Выслушай меня, и ты тотчас же поймешь, что я прав. Садись тут, рядом со мной.

Это была большая честь — сидеть рядом с господином. Но в тот момент, не думая об этом, я опустился на скамью.

— Припомни, что сказал мавр, — еще мягче произнес адмирал. — «Твоя судьба неотделима от судьбы юноши с черными глазами: он отведет от тебя беду, он спасет тебя от смерти, и он же возложит на твою голову корону».

— Так почему же вы не спешите соединиться с ним? — спросил я в волнении. — Разве вас так мало беспокоит ваше будущее?

— Я спешу соединиться с ним, — торжественно ответил адмирал.

И слабая надежда проникла в мое сердце. Может быть, он получил сведения, что Орниччо уже возвратился на Эспаньолу?

— Но мы с тобой ошибались, Франческо, — медленно сказал адмирал, как бы говоря сам с собой, — да, конечно, мы ошибались, и этот юноша не Орниччо.

От изумления я всплеснул руками. Не обращая внимания на мой жест, адмирал продолжал:

— Человек, судьба которого неразрывно связана с моей судьбой, это, конечно, не Орниччо, а дон Алонсо Охеда. Нужно быть слепым, чтобы не понять этого сразу. Не он ли спас меня от заговорщиков? Не он ли постоянно помогал мне?.. А друг твой жив, — сказал он, кладя мне руку на плечо.

Вне себя, я сбросил с плеча его руку. Я не чувствовал ни страха, ни почтения к этому человеку.

— А ваше второе обещание, господин, — сказал я, чувствуя, что еще одна минута — и он мне велит замолчать. — Почему вы повернули назад? Вы же хотели получить явные указания, что мы доплыли до берегов Катая, а теперь вы поступаете, как неразумное дитя, бросающее надоевшую ему игрушку.

К моему удивлению, адмирал, не обращая внимания на мою грубость, безмолвно протянул мне бумагу.

Слезы злобы и отчаяния выступили у меня на глазах. Я думал о том, что обманом хотел заставить адмирала отправиться на поиски Орниччо, и вот теперь этот обман обратился против меня.

Я посмотрел на протянутую мне бумагу, увидел толстые печати королевского нотариуса, несколько подписей, а под ними бесчисленное количество крестов.

Голова моя кружилась, и я не понимал, что делаю.

— Ты прочел этот документ? — спросил адмирал, выпрямляясь с гордостью.

— Нет, — сказал я, с ненавистью глядя на него, — но я вижу здесь множество крестов. Очевидно, эта бумага составлена неграмотными людьми.

— Отчаяние ослепляет тебя, — сказал адмирал с неприсущей ему мягкостью. — Взгляни на эту бумагу, и ты поймешь, почему я с такой спокойной уверенностью покидаю эти берега.

— Это нотариальное свидетельство, — сказал я. Злоба душила меня, и я не мог удержать своего языка. — Может быть, вы решили сделать купчую и приобрести в полное владение эти плодородные земли? — спросил я, делая жест по направлению к унылым и бесплодным отмелям.

В каюту вошел командир «Ниньи» и получил распоряжение адмирала направить путь корабля в открытое море.

— Что же, прочел ты уже этот документ? — спросил еще раз господин.

Глаза мои были полны слез, буквы дрожали и расплывались.

Взяв из моих рук бумагу и подняв ее над головой, адмирал произнес торжественно:

— Прочти его внимательно, Франческо Руппи. Этот документ свидетельствует, что весь без исключения экипаж нашей флотилии, все восемьдесят человек — командиры, офицеры и матросы — под присягой у нотариуса показывают, что после долгих испытаний и тревог мы добрались наконец до берегов Катая, называемого в этой местности Кубой, и что при желании мы могли бы вернуться в Испанию сушей. Как видишь, — добавил адмирал поспешно, — здесь оговорено, что каждый, кто вздумает отказаться от своих нотариально засвидетельствованных слов, если он офицер, уплачивает штраф в десять тысяч мараведи, а если матрос — получает сто ударов плетью, а затем у него вырывают язык. Этот документ я пошлю в Испанию, — продолжал адмирал. — И пускай теперь перед престолом их величеств клеветники попытаются обвинить меня во лжи.

Я молчал. Я никогда еще не слышал о таких нотариальных документах. Мне хотелось возразить против ударов плетью и вырывания языков, но страшная усталость сковала все мои члены.

Ведь не силой же, в конце концов, понудил адмирал восемьдесят человек подписать этот документ; и при этом присутствовал королевский нотариус, который более моего сведущ в законах.

Но вдруг я представил себе моих добрых товарищей, которые могли по неведению подписать такую бумагу, и беспокойство за них невольно вкралось в мое сердце.

— Знали ли эти люди, что они подписывали, — спросил я, — и нужно ли было для засвидетельствования такого очевидного факта прибегать к таким крайним мерам?

— Ты рассуждаешь совсем как адвокат, — сказал адмирал, с удовольствием глядя на меня. — Давно ли ты был еще совсем малышом, а сейчас обратился во взрослого мужчину, и все это на моих глазах! Но не беспокойся, этот документ был трижды оглашен, прежде чем они его подписали. Все эти люди наше прибытие к берегам Катая считают очевидным фактом, но мне необходимо, чтобы это было черным по белому написано на бумаге. Я нарочно указал меру наказания за отказ от своих слов, — добавил он, — потому что после болтовни этих глупых индейцев некоторые матросы стали говорить другое.

— Каких индейцев? — спросил я, выходя из охватившего меня оцепенения. — Я ничего не знаю о них…

— Индейцев, посланцев твоего друга Орниччо, — сказал адмирал со смущенной улыбкой. — Разве тебе не рассказали о них?

— Орниччо! — закричал я. — Вы знаете что-нибудь об Орниччо? Расскажите же мне поскорее о нем!

— После того как ты отправился на берег, — сказал адмирал, — мне очень трудно стало бороться с желанием людей команды вернуться на Эспаньолу. Их не соблазняла возможность высадиться во владениях Великого хана. Ты подумай только: мы могли бы вернуться в Европу сушей через владения Великого хана и страну диких руссов…

— Дальше, господин! — сказал я нетерпеливо. — Вы хотели мне рассказать об Орниччо.

(Как добродушен и покладист сегодня адмирал, его будто подменили. В другое время он высокомерно оборвал бы меня, а сейчас выслушивает все мои замечания.)

— Я дойду и до Орниччо, — говорит он терпеливо. — Ты ушел девятого июня, а двенадцатого экипаж стал роптать, и я был вынужден внять их мольбам. Эти люди так истощены лихорадкой и непосильным трудом в колонии, что я не нашел в себе силы настаивать на своем.

«А, вы уже снисходите до таких признаний!» — подумал я, глядя ему прямо в глаза.

— В тот же день, двенадцатого июня, на берегу появилась группа индейцев, подающих нам знаки. Мы спустили лодку и взяли их на борт. Оказалось, что это посланцы Орниччо. Их было трое, из них одна женщина. Они отлично говорили на кастильском наречии, и я мог обходиться без переводчика.