Александр Дюма - Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию

В 1821 году, после девяти лет отсутствия, Сперанский возвратился в Санкт-Петербург. Император принял его так, будто ни в чем не провинился перед ним, и это уже было большим делом. Суверены очень легко прощают прегрешения, в которых сами виновны. Он вернул Сперанскому место в имперском совете; его план относительно Сибири был утвержден и принят к исполнению, а его труды в области законодательства ― возобновлены им самим с той страницы, на которой были прерваны.

Александр умер. Полыхнул декабрьский заговор. Батеньков был в нем замешан. Отнесенного ко второй категории преступников, то есть в числе 38 осужденного на смерть, что заменили каторгой, его вовсе не сослали вместе с ними в Сибирь. Нет, его заключили в один из карцеров равелина св. Алексея. Откуда эти знаки особого внимания? Сейчас от нас вы об этом узнаете.

Мы упомянули, что Батеньков был секретарем и даже больше ― другом и доверенным лицом Сперанского. Император Николай утверждал, что на все, что его отец [брат] сделал в интересах знаменитого правоведа, в ответ от него он получал, выражаясь политическим языком, ограниченное доверие. Да и можно ли сомневаться, что человек, с которым обошлись так дурно, не забудет вам прошлого? А если затаилось зло, то как уверовать, что отчасти или во многом оно не перерастало, закаляясь, в декабрьский заговор?

Так вот, полагали, что Батеньков, зная все ceкреты Сперанского, пошел бы на то, чтобы купить свободу, подставив под удар своего учителя. Те, кто тешил себя такой надеждой, не знали Батенькова. Хотя он и был посвящен в самую страшную тайну.

Сколько времени, думаете, находился в заключении этот герой? Двадцать три года! Все 23 года он провел в сыром карцере, ниже уровня Невы, в одиночестве, не говоря ни с кем, не видя ни души, кроме тюремщика или, вернее, трех надзирателей, ибо там их у него было трое! Через 11 лет ему дали курительную трубку, через 13 ― Евангелие и, наконец, через 23 года ― к тому времени минуло 9 лет, как Сперанский умер, ― открыли дверь его тюрьмы. Он так свыкся с карцером, что не хотел оттуда выходить. Во дворе, ослепленный дневным светом, задохнувшийся от свежего воздуха, он с плачем упал на колени. Просил вернуть его в тюрьму. Только усилия выразить словами эту мысль оказались безуспешными. Он разучился говорить! Еще и сегодня, то есть через 10 лет после освобождения, Батеньков заговаривает только тогда, когда вынужден, и то с трудом; еще сегодня на его столе лежат трубка и Евангелие, дарованные ему милосердием суверена: трубка через 11, Евангелие ― через 13 лет! Самые счастливые минуты его жизни, когда он курит трубку и читает Евангелие.

Сойдите в преисподнюю, куда Данте повергает заклейменных своим проклятьем, и прикиньте, что выстрадал Батеньков, чтобы прийти к такому счастью.

А теперь следующий факт: глубокое почитание, с каким свободомыслящая молодежь Санкт-Петербурга и, как меня уверяют, Москвы и всея Руси относится к les décabristes ― декабристам ; живых и мертвых, в равной степени помнят заговорщиков 1825 года. Живым ― симпатии и восхищение, мертвым ― культ.

Император Александр сделал все, что позволило сделать ему сыновнее почитание. Он вспомнил о живых.

Однажды Россия воздвигнет искупительный монумент павшим. И мы поступим так же; и у нас были сержанты Ла-Рошели и мученики монастыря Сен-Мерри.

Вы знаете, что я остановился перед крепостью, направляясь обедать на Михайловскую площадь. Продолжаю свой путь. Но так как, чтобы от крепости попасть на Михайловскую площадь, я должен проехать Исаакиевским мостом, Адмиралтейской площадью и частью Невского проспекта, у нас есть время еще немного побеседовать. Поговорим об императоре Николае и, как египтяне перед погребением своих умерших, скажем о покойном, что было в нем хорошего и плохого.

Поколение, которому сегодня 30-40 лет, и на котором лежит груз этого столь долгого правления, поколение, которое интеллектуально и, скажем даже, физически, в прямом смысле, задышало лишь с восшествием на престол императора Александра, не способно дать царю Николаю верную оценку противу шерсти. Оно не судит, а осуждает; оно не оценивает, а проклинает его. Один из представителей этого поколения, наглухо заточенный в военный плащ с капюшоном, как Батеньков ― в равелин св. Алексея, показал мне четыре барельефа Николаевской колонны: восстание ― 14 декабря, восстание в Польше, холерный бунт, восстание в Венгрии. «Как видите, ― сказал он, ― четыре восстания; вот и все царствование императора Николая».

Высказывания душителя восстаний у бюста Яна III доказывают, что он жестоко раскаивался, подавив последнее из них. Оно ему стоило протектората над Молдово-валахскими провинциями. Один из друзей князя Меншикова, которого он не видел 3-4 месяца, по возвращении того из Севастополя, заговорил с ним словами русской поговорки, уместной при встрече после долгой разлуки:

― Много воды утекло с тех пор, как мы виделись последний раз.

― Да, ― ответил Меншиков, ― и с нею ― Дунай. Императору Николаю повезло: он уже не увидел, как утек Дунай.

Ничто не умирает раньше своего часа. Ходят слухи, что с ним это случилось, когда он сам избрал и назначил день и час. Николай умер естественной смертью. Только значительную роль в ее приближении сыграло страшное разочарование, вызванное нашими победами на реке Альме и под Инкерманом.

Скажем в начале, что по большей части то, в чем упрекают императора Николая, ― результат преувеличенного мнения, будто он состоял из своих прав и обязанностей. Больше, чем он, никто не оберегал свое автократическое право, никто не считал своим долгом защищать монархию повсюду в Европе. Его 30-летнее правление было долгой вахтой. Часовой при европейской законности, как пожарные во всех городах его империи, что подают сигнал о пожаре, он подавал сигнал о революциях, и не только ― он держался всегда наготове, чтобы душить революции и у себя, и у других. Ненависть к политическим возмущениям и последствиям их заставила его ответить Луи-Филиппу I и Наполеону III двумя такими письмами, что они только укрепили наш союз с Англией, который распадался под ударами нашей национальной ненависти. Ограниченный, упрямый и непреклонный, император Николай не понимал, что любой народ принимает необходимые меры, чтобы его не беспокоил и ему не угрожал сосед, что любой народ волен делать у себя все, что пожелает. Окидывая взглядом карту своей огромной империи и видя, что она одна занимает седьмую часть света, он думал, что другие народы Европы ― всего лишь колонии на ее территории и хотел бы давить на них, как давил на немецкие колонии, которые недавно попросили ее гостеприимства. Посредственный дипломат, он не понял, что Франция была естественной союзницей России.