Дмитрий Скалон - Путешествие по Востоку и Святой Земле в свите великого князя Николая Николаевича в 1872 году

– Поди сюда! Смотри как играют дельфины! – крикнул мне с кормы граф Берг.

Я подбежал… Стая этих животных, штук около двадцати, окружила пароход и, обгоняя друг друга, перекидывалась с волны на волну, причем некоторые совершенно выскакивали из воды.

Налюбовавшись изворотливостью дельфинов и их быстрым бегом, я возвратился на мою прежнюю обсерваторию. Невдалеке от меня сидела негритянка, жена какого-то бедуина, который ехал тут же; на руках у нее была грудная девочка и прехорошенький кудрявый мальчик, кофейного, почти темнокоричневого цвета, с большими черными глазами.

На палубе резвился трехлетний, тоже черноглазый, турченок, и с ним гуляла, должно быть, сестра его, девочка лет восьми, в ситцевой юбочке, в душегрейке из лиловой шотландской материи, с сеточкой из розовой кисеи, которая покрывала ее волосы.

Кронеберг заговаривал с нею, называя ее Фатьмою, но она отнекивалась, качая головкой, смеялась и убегала к навесу.

Закончив свой туалет, женщины улеглись снова, и кратковременное оживление как будто повергло их еще в большую неподвижность.

Великий Князь стал заговаривать с хорошеньким, но болезненным мальчиком лет четырнадцати, сыном важно сидевшего поодаль духовного лица, четыре жены которого покоились под навесом. Мальчик апатично поднял свои большие черные глаза на Великого Князя и отвернулся. За него ответила его мать, благодаря, впрочем, Халиль-Шериф-паше, который на ее вопросы объяснил ей, что Великий Князь едет в Иерусалим на поклонение Гробу Господню, на что она заметила: «Не заедет ли он также в Айю-Софию?»

Полдень. Нас позвали завтракать. Пароход слегка покачивался. Однако при нестерпимо спертом воздухе в кают-компании немногие могли есть, большинство же поспешило выбраться на палубу. Этому благому примеру последовал и я, захватив с собою некоторое количество фруктов.

Что за отвратительное чувство морская болезнь! Оставаясь в кают-компании не более 10 минут, я испытал ее в самой легкой степени, но и того было довольно. К счастию благодетельный свежий воздух как рукою снял головокружение, и я чрез 5 минут стал уже подтрунивать над другими, что по моему заключению тоже очень ободряет человека, готового поддаться влиянию этой противной болезни.

« Вулкан » шел со скоростью десяти узлов в час. Впереди виднелся берег, рисуясь в тумане иззубренным силуэтом. Это были Балканы.

Я стал на кожухе и разговаривал с Салик-беем, чиновником министерства иностранных дел, который более походил на француза, чем на турка. Галл и Берг на носу парохода, с ружьями в руках, выжидали появление дельфинов, которые и не замедлили подвернуться под их меткие пули, ярко окрасив своей кровью светлую воду.

Время тянулось томительно однообразно, чему, как мне кажется, немало способствовало безоблачное небо, спокойный вид моря и равномерный стук машины. К тому же большая часть пассажиров, чрезвычайно типичных мусульман, вовсе не расположены были поддерживать чье бы то ни было оживление: они сидели на своих местах, как манекены, и всецело погружались либо в чтение своих молитвенников, либо предавались, чисто по-восточному, своему бесконечному курению, прихлебывая из крошечных чашечек черную кофейную гущу. По временам их позы изменялись только для молитвы, совершаемой, кажется, семь раз в течение дня, и затем все эти правоверные возвращались к своему неподвижному покою.

О гаремном отделении под парусинным навесом нечего и говорить: там непрерывно господствовало самое упорное лежанье.

Между тем берег на горизонте выступал все яснее и яснее; мы, видимо, приближались к Босфору. В 2 часа дня между двумя скалами на которых торчали маяки, обозначился вход в Константинопольский пролив; справа и слева выходили навстречу нам суда под всеми парусами, тихо подвигаясь вперед, словно лебединым ходом, по причине незначительного ветра. У самого входа в Босфор, как я уже сказал, справа и слева выстроены на скалах маяки (на местном языке – фаналы) Европы и Азии. У скалистого подножия этих башен заметен был прибой; берег не очень высок, но тянется крутыми обрывами между фаналами. Пред входом – бездна чаек и рыбок, словно блестки играющих около парохода над поверхностью воды. У фанала Европы лежит невысокая группа скал; справа замок с двумя башнями, напоминающий своею постройкой детскую игрушку, слева батарея, а поодаль греческое местечко Св. Георгия, славящееся своими красавицами.

Входим в Босфор!

На высотах азиатского берега темная зелень лесов, за фаналом – развалины замка. Как видно с первого шага, в Турции развалины начинают играть значительную и весьма красивую для глаза роль, и чем дальше вдавались мы в страну, тем больше и больше попадалось нам всяких и иногда прелестных развалин. Я даже не помню сколько-нибудь замечательного вида без этих ветхих памятников глубокой старины, созданных либо разрушающей рукой человека, либо самим временем. Вошли в пролив. Ветер упал; солнце начинало палить нестерпимо, а вот показались и стаи особенного вида небольших птиц, которые беспрестанно и без отдыха перелетают от Босфора к Дарданеллам и обратно. В силу этой особенности европейцы назвали их «падшими душами» (les ames damnées), а турки «иелковань», то есть «ветром носимые».

Казалось, мы вошли в русло широкой, громадной реки.

В отдалении дымился наш русский пароход «Тамань», который находится в распоряжении посольства и отличается истинно черепашьим ходом.

На встречу нам вышли два парохода с чиновниками, выехавшими для представления Халиль-Шериф-паше, как новому министру иностранных дел.

Поравнявшись с «Таманью», «Вулкан» задержал ход, и тут с русского парохода на посольском каике подъехал к нам генерал-адъютант Игнатьев, чтобы встретить Великого Князя, который тотчас же перешел на «Тамань» вместе со своею свитой.

Босфор от входа до Константинополя (на протяжении 231/4 верст в длину, при ширине от 3600 до 6000 футов) представляет взору непрерывный ряд чудесных картин, которые, по мере приближения к городу, становятся все роскошнее и разнообразнее и завершаются, наконец, величественнейшим видом Царьграда с отдаленною панорамой Мраморного моря.

Об укреплениях Босфора даже не стоит говорить: относительно современного состояние военного искусства они просто ничтожны. Зато, подходя к городу, я насчитал десять броненосцев.

Берега Босфора, весьма населенные, рядом своих дворцов и местечек, утопающих в темной зелени садов кипарисов, фиговых деревьев и вековых платанов, составляют как бы продолжение Константинополя. В широких местах пролива мы скользили как по гладкому озеру.

Налево – рейд, на котором стояло несколько судов, направо – Буюк-Дере с прелестными дачами послов и банкиров.