Николай Адлерберг - Из Рима в Иерусалим. Сочинения графа Николая Адлерберга

Но и здесь ожидали нас новые препятствия: как только мы вступили на берег, карантинные сторожа выбежали к нам навстречу с криком, не дозволяя идти далее. Хассан силился убедить их в законности наших прав на свободу, показывая выданное нам в Бейруте доктором Песталоцци свидетельство, в котором было ясно сказано, что спустя три дня после отбытия нашего из бейрутского карантина, мы должны иметь право свободного со всеми местами сообщения, но упрямые и необразованные сторожа, не понимая смысла этого свидетельства, не обращали никакого внимания на наши уверения.

– Мы пошлем спросить консула, – сказали они наконец. Это предложение нас успокоило, и мы с нетерпением ожидали ответа. Вскоре один из сторожей известил нас, что консул, желая нас видеть, сам идет к нам навстречу. Между тем узнали мы, что за неимением в Тире русского консула, по незначительности торговли этого города с Россией, консул английский занимается в одно и то же время делами русского купечества, входящего в торговые сношения с жителями Тира.

Но каково было мое удивление, когда, вместо ожидаемого оригинального англичанина, явился седобородый старец в чалме и турецком халате! Он также мало, как и карантинные служители, понимал написанное на французском языке свидетельство, и потому долго не решался взять на себя ответственность заразить весь Тир нашим присутствием. К счастью, он несколько понимал по-итальянски, и мне, наконец, удалось убедить его в справедливости и искренности наших слов. Старик был сговорчив и, кроме того, услужлив и гостеприимен. Он пригласил нас в свой дом, где, по обыкновению, угостил неизбежным кофе, трубками и вареньем. Домик его, хотя и небольшой, но весьма мил по конфортабельному своему устройству внутри и снаружи; две широкие террасы его, живописно обнесенные виноградными листьями, придают всему строению какой-то веселый, летний вид и служат приятным местом для наслаждения ленью, которое восточные народы выражают словом кейф . Это наслаждение есть как бы физическое и моральное отдохновение (без сна) всех чувств и членов в сладкой неге, нечто в роде итальянского dolce fare niente, но более поэтическое, нежели материальное. Внутренняя отделка комнат носила на себе отпечаток общий всем восточным обиталищам при одинаковых условиях состояния. После первого угощения завтраком, дети этого мнимого консула, заведывающего мнимыми же английскими и российскими делами, принесли нам на большом круглом жестяном подносе завтрак, окруженный свежими благоухающими цветами. Цветы, скажу мимоходом, были, конечно, лучшим из предметов, составлявших завтрак. Но, как говорится, голод не свой брат, а потому, не разбирая слишком прихотливо, мы с благодарностью воспользовались поднесенным нам угощением. Хозяйка дома – пожилая женщина, которой приятные черты еще свидетельствовали о прежней красоте; она была одета по-восточному, довольно роскошно и со вкусом. Выходя из дому, она, по общему на востоке обычаю, также завешивала лицо покрывалом, в доме же не скрывалась от нескромных взоров. Я узнал позже, что все семейство состоит из христиан, маронитов – какой-то отличительной секты, которой характеристические оттенки мне не было возможности выведать подробно, чтобы нескромными вопросами не оскорбить гостеприимных хозяев. Они все носят на груди большие образа Спасителя. Я посетил их церковь, в устройстве и украшениях которой не нашел почти никакого видимого различия от наших православных церквей.

Следы древнего Тира, или Сура, столицы Финикийского государства, ныне едва сохранились в немногих развалинах, весьма худо сбереженных, что, впрочем, неудивительно, ибо старинный город был разорен еще за 500 лет до Р. X. Теперешний Тир совершенно незначителен, ничтожного объема, нечист и некрасив. Гавань его открыта, следовательно, неудобна, хотя, впрочем, не так опасна, как подступ к берегу Яффы. Дома снаружи весьма просты и без архитектурной правильности и роскошных затей; внутри же многие весьма удобны, или, лучше сказать, уютно отделаны и красиво убраны. Весьма мило живет старшая дочь нашего хозяина – хорошенькая, веселая женщина, в цвете свежей молодости и красоты, наслаждающаяся супружеским счастьем. Хозяин сам повел меня к ней; мы застали ее дома, когда она предавалась послеобеденному кейфу. Предупрежденная о посещении иностранцев, она, из свойственного не одним восточным женщинам самолюбия и естественного желания нравиться, облеклась в лучшие свои наряды, убрала приемную комнату роскошными коврами и множеством цветов и дополнила роскошь этого приема милой наружностью хорошенькой и резвой кокетки. Гостиная эта была без столов и стульев; на полу разостланы пестрые ковры с мягкими подушками; посреди комнаты стояли везде вазы и корзины с благовонными и яркими цветами и большие блюда со спелыми, сочными плодами. Между этими богатствами природы возвышались хрустальные кальяны в блестящих серебряных оправах, с гибкими шелковыми чубуками; золотые и эмалевые чашечки окружали золотой кофейник, из которого струился легкий пар любимого напитка, приготовленного для гостей как первое необходимое приветствие. Муж молодой хозяйки, будучи народным врачом, был в разъездах по своим больным; молодая жена его одна нас принимала; темно-каштановый шелк ее обильных волос, заплетенных в широкие косы, скользнув вдоль нежного румянца лица, упадал расплетенными кольцами на раскрытые груди; ярко-пунцовые шальвары служили ей исподним платьем, и парчовый гладкий камзол с полукороткими рукавами обхватывал верхнюю часть стана; широкий шалевый пояс, обнимая сзади талию, спускался по бедрам на перед, а пышный, свежий розан украшал узел соединенных концов пояса. Ожерелья из бус и золотых монет горели на белоснежных персях красавицы. Два большие образа висели у нее на шее. Голова была убрана шитой шапочкой, наподобие греческой фески. Красавица ожидала нас лежа на ковре и освежаясь гибким пальмовым опахалом. Между ярко алых губ ее полураспустившаяся лилия колыхалась на своем светлозеленом гибком стебельке, которым играли два ряда жемчужин. Пестрые туфли, шитые золотом, с яркими шелковыми кисточками, лежали возле без употребления. Голые ножки играли разбросанными на ковре цветами, как бы вызывая их на состязание в свежести и красоте. Когда мы вошли, молодая женщина, несколько приподнявшись, приветствовала нас рукой и наклонением головы. Разговор наш не мог быть очень оживлен: она говорила лишь по-арабски, и переводчиком служил ее отец, который едва нас понимал, а еще менее давал возможность понимать себя. Я запомнил только из нашей пустой болтовни совет, данный мне молодой женщиной, – избрать себе невесту в Тире!

– Вернее и любезнее жены вы нигде не сыщите, – говорила она. – Вспомните мое слово.