Мариэтта Шагинян - Зарубежные письма

Этому возврату к сознанью помогла как будто сама история. В ГДР оказались крупнейшие центры немецкой духовной культуры: Лейпциг — с его царством книги и книгопечатанья и с типографией, где был выпущен первый номер ленинской «Искры»; Эйзенах — с отчим домом Баха и с революционным музеем создания немецкой социал-демократической партии; Эрфурт — с его знаменитыми цветочными плантациями для всей страны и со следами восстания 1848 года; Виттенберг — город Лютера, молотом разбившего авторитет папства, и Вартбург, где в каменной келье замка Лютер перевел на немецкий язык Библию; Дрезден — с его мировой картинной галереей и с электронной промышленностью; Веймар — овеянный бессмертием Гёте, Шиллера, Гердера и — с Бухенвальдом под боком, напоминающим вечной памятью о пережитом духовном падении; Иена — вошедшая своим именем в мировую фирму точных научных инструментов Карла Цейса, удивительную фирму, где свыше ста лет назад мастер-предприниматель-купец впервые связал творческой связью производство с наукой; Росток — с его верфями, выходом в море и кафедрой в университете, где…

Но тут я опять не могу удержаться от символики, опережающей всякое искусство. Читатель помнит, как в Западной Германии выпущено было в широкий мир прославленное средство для обезболивания родов — и как это средство наполнило мир несчастными калеками детьми, изуродованными, изувеченными еще во чреве матери. Так вот, почти в то же время группой ученых в университете Ростока изучалась методика и создавались средства для прибавки здоровья, облегчения жизни и развития работоспособности у детей, рожденных с психическими и физическими дефектами. Работы профессора Гёльница в этой области считаются передовыми в мире, и к нему ездят на стажировку студенты из многих стран…

Я не перечислила и десятой доли гуманитарного содержания городов, с какими встречаются нынче путешественники по ГДР. Но главное, о чем надо тут поведать читателю, это не совсем обычная, верней, совсем необычная реформа средней и высшей школы, происшедшая и все еще происходящая в этой думающей республике.

Необычной я назвала школьную реформу в ГДР, потому что началась она, в сущности, не с самой школы, а с той интенсивной деятельности, какая поставила ГДР на девятое место в мире по выпуску валовой продукции. Сперва, разумеется, проведена была профилактика: сняты нацистские учителя, подготовлены новые, преимущественно из рабочих и крестьян, изъяты старые учебники. Но в ходе замены старого новым обнаружилось, что изгоняются из школ, особенно из высших, не только нацистские наслоения. С ними вместе стали попадать под метлу и все остатки старого, цепкого средневековья, незаметно, как пыль в углах, еще ютившегося в университетах и колледжах.

Мне пришлось перевидать множество университетов в старой Европе, начиная с Оксфордского и кончая Болонским, и всюду — в латинских названиях, в старинных обрядах, в старинных стенах и зарешеченных окнах, в упрямом распределении наук, в их классификации, в самих звучаниях слов «аула», «факультет» — чувствовалась какая-то закоренелая, непобедимая старина, держащая ваше воображение цепкой пятерней даже своими нелепостями, как держит иных снобов своею «стильностью» старая мебель красного дерева, при всем ее громоздком неудобстве… А жизнь рвется в окна обветшалых массив-пых стен.

Жизнь — это новая стадия науки и техники, это научно-техническая революция наступившей эры, где даже на шаг ступить нельзя химии без физики, без биологии, без математики, а тем и другим — без техники, без машин, без производства, без выхода в новый мир космического строительства. В отдельных университетах ГДР (а число их возросло против прежнего в четыре раза) стали как-то сами собой в ходе работ образовываться исследовательские коллективы, выходящие за пределы своего института. Они стали разрабатывать все более комплексные проблемы научно-технической революции. Для этого им понадобилась связь с соседними институтами, с ведущей промышленностью города (а почти каждый немецкий город имеет свой промышленный профиль, и рост числа университетов связан был с необходимостью готовить для него кадры), с местным, общественным и государственным руководством. И, например, в той самой Горной академии города Фрейбурга, где немало русских в прошлом подковывало свои знания, несколько институтов (факультетов) объединилось в одну общую секцию нефти и газа; те же естественные процессы произошли в городе металлургии Магдебурге; в городе химии Мерзебурге; в электронной промышленности Дрездена… И эта из практики возникающая связь, ведущая к тому, что научные открытия стимулируются промышленностью, а промышленность тотчас без всякой формалистики их реализует, привела и к решительной революции в школе. Трещат и падают в академическом мире старые классификации наук и замкнутые организации их по факультетам, трещат и падают сами факультеты. Их сейчас, вот в ту самую минуту, когда я пишу, заменяют секциями. Из девятисот существовавших в республике институтов образовалось всего сто семьдесят секций.

Конечно, не все дается без боя и конфликтов, не сразу уступают ректоры свою факультетскую корону. Но борьба облегчается тем, что им дают «подумать». А пока люди думают, жизнь сама показывает, что лучше, ведь за поворотом открылась далекая дорога, далекая до горизонта, только иди по ней. Секции помогли ГДР ставить научные прогнозы. Прогноз — наше, социалистическое слово; только точная наука о развитии общества дает в руки инструмент для прогнозирования, оставив Западу пресловутых гадалок, хиромантов и астрологов. А верный прогноз ведет к верному планированию. В ГДР, кстати сказать, кое-что запланировано уже до 80-го года, а прогнозы в некоторых областях захватывают 2000 год.

Я не пишу «эклогу» тому, что делается в ГДР. Я знаю, как трудно и тяжко строится новое. Но главная половина от «сделать» — это «захотеть», а главная половина от «за-хотеть» — это ясно «представить» себе, чего хочешь. И потом, ведь каждое правильно заложенное начало несет в себе свою правильную эмбриональную форму развития. Мне только еще хочется сказать два слова о виденных мною в ГДР методах, какими мудрое руководство Социалистической единой партии Германии привлекает всех граждан к созданию нового социального мира. Когда я была на Лейпцигской ярмарке, герб которой две буквы М, вложенные друг в дружку, я увидела вдруг в газете уже не две, а целых три буквы М, вложенные друг в дружку. Оказывается, кроме зрелого и готового мастерства, дважды в году разворачивающего свои витрины и стенды в Лейпциге, молодежь — исследовательская, изобретательская, учащаяся — показывает свое завтрашнее утро мастерства (слово Morgen, завтра) на собственных выставках. И не десятки, а подчас сотни из предложенного этой молодежью реально входят в промышленность, засчитываются наукой. Студентам в ГДР открыт широкий простор для полезного применения их кипучей молодой жажды новизны. Студентов называют в официальных документах партнерами профессоров, они участвуют в научных, общественных и городских советах, подают голос, защищают, оспаривают. И не только студенты! В средней школе как-то задали тему для сочинения: «Что бы я сделал, если бы был бургомистром». И вот ребята среди многих наивных и смешных рассуждений обнаружили такую острую наблюдательность по части родного города, своей улицы, своей школы, что целый ряд их практических предложений был принят городским руководством.