Мариэтта Шагинян - Зарубежные письма

Вижу что-то знакомое, и притом знакомое очень давно, со времен, когда писались страницы моей «Гидроцентрали», а я сама вышагивала вместе с техниками, волочившими свои рейки, нивелиры и теодолиты вдоль головоломных тропок лорийского каньона. Не контроль сверху вниз, не скачок снизу вверх, — простое среднетехническое задание на уровне полуграмотности прежнего грубоватого парня, любившего поесть-попить задаром у зажиточного лорийского колхозника. Но — какая разница, какое сложное, умное, углубленное, интеллигентное развитие все того же примитивного прибора сейчас! Цейс и тут сделал шаг вперед. Люди высокого интеллекта в его конструкторских бюро и в замечательных цехах сделали этот шаг. Но и для того, чтоб работать с этими новыми теодолитами, нужны не полуграмотные парни, а люди технически образованные. И опять — человек шагает рядом с машиной, как всадник с конем. Он чешет и холит коня, привыкает к нему, но и конь привыкает к всаднику — ив конце-то концов не машина седлает человека, а человек машину…

Сидим в уютном зале перед экраном. Пауль Кролль, заведующий музеем, оказывается и соавтором кинофильмов завода Цейс. Нам показали документально-научный рассказ об основателе фирмы Карле Цейсе, но еще до пего — тех, кто впервые начал изобретать оптические приборы; а потом перед нами засветились знакомые азербайджанские пейзажи, показались знакомые лица рабочих; начал свой пробег по экрану второй фильм, история того, как работники «Иена — Цейс» повезли в старую, славную розами, коврами и красавицами Шемаху, по горам и долам, с осторожностью, как знаменитую шемахинскую царицу, красивую белоснежную обсерваторию, чтоб водрузить среди гор, под ярко-синим небом ее голубиный девственный купол.

Начинался наш третий день Иены, третий день, посвященный народному предприятию «Иена — Карл Цейс». Нам уже страстно хотелось посмотреть, как изготовляют все это изящество безукоризненных научных приборов в цехах самого завода. Ио было еще рано, — предстоял «медицинский смотр», знакомство с поликлиникой, построенной предприятием для своих рабочих и служащих. Здание, где сейчас находится эта поликлиника, совсем молодо, оно создано в 1964 году, но самому учреждению куда больше, оно родилось еще до рождения ГДР — с приходом советских войск.

— Вот посмотрите сюда, — говорит доктор Требинг, главный врач и душа поликлиники, быстрый, толковый человек с очень здоровыми нервами, потому что не спешит, но и не теряет даром ни одной минуты. Мы сидим в его кабинете и глядим в большую книгу записей, где расписались генерал-майор Колесниченко и его жена. — Видите вы эту подпись генерала Колесниченко? В 1946 году на территории Германии, оккупированной советскими войсками, был опубликован указ, подписанный этим самым генералом. Указ требовал, чтоб при каждом предприятии была открыта своя поликлиника для рабочих. А раньше, при Гитлере, ничего подобного не было, во всей Германии только у Круппа и у Сименс-и-Гальске на деньги хозяев существовали две маленькие больнички. Вот мы и построили в Иене свою поликлинику для фирмы, а пять лет назад перевели ее в новое здание. Прошлый год приезжают сюда к нам супруги Колесниченко, я показал генералу результат советского указа, — остался доволен. А теперь пойдем…

Он хотел уже провести нас по всем коридорам и кабинетам, а мы хотели еще посидеть и поговорить с ним. Нам все было интересно, и на душе у меня была гордость за советскую власть. Еще когда кровь не просохла на дорогах войны, наши военные самолеты и грузовики Советской Армии развозили новые немецкие учебники но школам городов и деревень, а первые указы, помеченные серпом и молотом, потребовали лечебных учреждений для рабочих, — этим стоило гордиться. Доктор Требинг опять сел на свое место и опять не спеша, но очень сжато, убористо начал отвечать на мои вопросы.

Иена лежит в яме, с двух сторон горы, для сердечников климат вредный. Но профессиональных болезней на предприятии «Карл Цейс» нет. Я поинтересовалась, могут ли они свободно получать лекарства из ФРГ. Там было найдено средство от болезни Паркинсона, которое хотел испробовать один мой больной друг. Но доктор Требинг ответил совсем неожиданно:

— Правительство нашей республики запрещает нам получать и применять лекарства из «Бундесреспублик», находящиеся на испытании. История с «контерганом», виновным в изуродовании тысяч младенцев в материнском чреве, заставила нас принять эту предосторожность… Но мы сами лечим болезнь Паркинсона. У нас есть уже наркоман, комбипарк и совершенно новые — Norakin и Pargilin. Получаем хорошие результаты.

Мы встали, и доктор повел нас, опять не спеша и опять с минимальной затратой времени. Все в этой поликлинике было как в лучших поликлиниках у нас, за исключением, может быть, последних новшеств, вышедших из цехов самого предприятия. Вообще-то девять десятых оборудования было здесь цейсовским. Тут мы увидели в постоянном действии и аппарат для определения степени зрячести, и новое зубоврачебное кресло. Увидели новейшую аппаратуру в кабинете гинекологии. Отделений было множество; врачи отделений — каждый — имели по две комнаты, кабинет и приемную. В гидропатии, к удивлению, я встретилась с особенностью, у нас мне нигде в поликлиниках не встречавшейся: среди всякого рода душей и ванн вдруг — полутемное помещение русской баньки с полатями для «паренья» (на Западе это зовется турецкой баней). Кажется, все налицо, что только можно использовать для облегчения болезни, поддержания здоровья, профилактики. В сверкающей белизной хирургической — опять Цейс, скорая помощь, мелкие операции, не требующие стационара.

Быть может, иному врачу все это показалось бы обыденным. Но я не была специалистом, а то, что подмети-лось и понравилось мне, наверняка не заинтересовало бы профессионала. В поликлинике отсутствовала ненужная роскошь, и среди ее посетителей, которых мы видели и в приемных, и в коридорах, и в кабинетах врачей, куда бегло, с извинениями, заглядывали, я не могла разглядеть таких, кто пришел бы зря, без особой нужды, как наблюдаешь подчас у себя дома.

Вот если соединить три эти качества — без спешки, но и без траты лишней секунды — ohne Hast, ohne Rast, по Гёте, у главного врача; с пренебрежением к лишней «показательности без ее необходимости», то есть к плюшевой мебели, коврам, красному дереву; и, наконец, с привычкой приходить сюда, именно приходить, а не заходить, пациентов, когда им действительно нужно, а не наугад и не вообще, — получается что-то единое, очень отработанное, очень культурное и, на мой взгляд, наиболее интересное в нами увиденном.

И опять дождик, теплый и мелкий, но неотвязный. И опять музей, на посещении которого наш спутник Курт Ленке убедительно настаивает, хотя мне хочется поскорей увидеть производство и живых создателей «точной научной аппаратуры», лучшей в мире. Со вздохом поднимаюсь по ступеням и вижу — спутник наш прав, этого миновать нельзя было. Музей, куда мы вошли, — оптический. Он рассказывает о том, как человек с древнейших времен начал замечать недостатки своих органов и находить средства возмещать эти недостатки.