Мариэтта Шагинян - Зарубежные письма

Я суммирую главные темы беседы, но освещались они, конечно, не так сухо, велись всеми сообща, и каждый добавлял от себя малую толику. Нам, разумеется, рассказали с теплотой и в подробностях историю самого Карла Цейса, которую я уже знала из книг; рассказали о значении фирмы, производящей сейчас точную научную аппаратуру, — и в структуре хозяйства всей республики, и в ее тесной связи с аналогичной работой Советского Союза, — и о мировой репутации фирмы и, наконец, разработали программу на несколько дней, в которые мы должны будем осмотреть главные объекты.

«Самый большой наш промышленный партнер — это Советский Союз», — сказали мне с той искренностью, за которой чувствуется глубокая правда. Привожу эту фразу потому, что я слышала ее не только от цейсовцев. Немецкие хозяйственники в ГДР всей душой чувствуют огромную материальную помощь, получаемую от нас.

И всякий раз мне было отрадно сознавать, что помощь наша падает на благодатную почву, прорастает подлинной социалистической явью. Но все же самое сильное, что я получила от беседы, имело для меня прямую связь не с техникой, а с литературой.

Помню, как в тридцатых годах Ромен Роллан, прочитавший в переводе на французский несколько наших романов о строительстве, в том числе и мою «Гидроцентраль», сказал мне, стараясь говорить очень мягко, но с явным осуждением, что в этих романах «машина и индустрия закрывают человека, а ведь человек в искусстве — центр всего искусства». Сколько раз с тех пор приходилось слышать такое же суждение от наших западных товарищей по перу! Не находя достаточно веских аргументов спорить с ними, я всегда сознавала, что это не так, что, описывая стройку, цех, завод, мы прежде всего ищем, находим, фиксируем именно человека в его новой для нас психологии. А после таких «ромен-роллановских» суждений вдруг окунулись мы в бездну совсем другого толка, и она продолжает исходить из кругов ученых, от отдельных лиц, время от времени дебатируясь даже в газетах. Придет время, пишут иные ученые, и с изобретением белка мы сможем сделать искусственного человека, думающего, действующего лучше и совершенней нас, потому что уже и сейчас счетная машина неизмеримо, недогоняемо превышает человеческие интеллектуальные способности, человеческую память… Между этими двумя линиями — одной, отрывающей тему человека от орудий и процессов его труда, которому он отдает по крайней мере треть своей жизни, и притом лучшие ее часы; и другой, пренебрежительно ставящей человека на нижнюю ступеньку лестницы, под машиной, — было приятно услышать речь человеческого разума, то самое «рацио», по которому в наше время особенно скучаешь:

«На предприятии Цейса вы особенно ясно увидите, как велико значение человека в каждой работе. Уж не говоря о том, что это оп, своим мозгом и своими руками, порождает всякую автоматику, всякую технику, это он, своим воображеньем, своим творческим гением, нашпиговывает ее своими приказами-программами, без которых опа с места не сдвинется, его присутствие, уменье, находчивость, сообразительность нужны при каждой машине, хотя бы это был комплекс автоматизированных машин в целый город объемом. Комплекс комплексом, а присутствие человека при нем, контролера, наладчика нужно и неизбежно, ибо и человеке — целевое начало. II знаете ли, надо просто игнорировать слово «жизнь», чтоб представить себе, будто машина вообще может заменить человека».

Так, в самом рафинированном производстве тончайшей аппаратуры, добавляющей к человеческим возможностям — нечеловеческие сверхвозможности видеть бесконечно в даль Вселенной, бесконечно внутрь частиц материи, в мире микро- и телескопов, электроники и вычислительных машин, мы услышали гимн человеку и за четыре дня увидели этот гимн в его оправдании на факте.

Уже усталые от долгой беседы, мы начали свой осмотр с музея.

Помещается общий музей (есть и музеи по отдельным отраслям) в том же здании дирекции, на том же самом этаже слева от главного входа. Мы увидели опять уже знакомый нам по выставке ряд микроскопов — школьный, лабораторный, врачебный, фотомикроскоп с зеркальным рефлектором, телескопы — и услышали рассказ возле них, что самый большой сейчас у Америки, но Советский Союз строит еще больший, с зеркалом в шесть метров. Цейс строит пока самые большие в Европе. Телескопы Цейса есть в Вене, Праге, будут в Болгарии, «один мы повезли к вам, в Шемаху, на азербайджанскую обсерваторию…».

Но вот началось знакомство с медицинскими орудиями. Сперва с зубоврачебным кабинетом и его устрашающим орудием пытки. Оказывается, и это «средневековое» кресло прогрессирует у Цейса в сторону безболезненности для пациента. А дальше необыкновенный аппарат для анализа степени и характера вашей зрячести. Вы смотрите, как в бинокль, на обычный круг, вертикально и горизонтально разделенный чертой на четыре части, и в зависимости от того, как видите вы каждый отрезок — ясней, темней или вовсе но видите, вам дают точнейший диагноз состояния вашего зрения. Нам тут же устроили экзамен, я сняла очки и была осчастливлена тем, что с глазами у меня вовсе не так плохо, как уверяют «лечащие врачи». Показ музея становился все персональней.

Среди изящества окружающих нас научных приборов нам было так интересно, как в Эйзенахе у старого капеллана, пробовавшего перед нами подряд музыкальные инструменты — чембало, клавикорд, спинет, клавир на деревянных молоточках с коленной педалью времен Моцарта, пиано с переходом на ножную педаль и молоточки, обтянутые кожей, двухсотлетиий клавир для путешествий в чемоданчике, дамский клавир с туалетным столиком и — шарманка, французская шарманка, лишь недавно исчезнувшая из наших городов вместе с исчезновением частных предприятий, но до сих пор звенящая во французских провинциальных городках… Тогда, в Эйзенахе, мы, наверное, соскучились бы от простого пробега глазами по всем этим инструментам. Но под пальцами старого «дона» они звучали для нас, они говорили о своих вымерших эпохах, о слухе людей каждой из этих эпох, о развитии человеческого слуха, все большей и большей его требовательности, все большей и большей потребности в усложнении, углублении содержания… Около нас в музее Цейса тоже был свой «дон» — ответственный работник по выставке Пауль Кролль, заставлявший говорить научные приборы или говоря за них.

Какова конкретно роль приборов Цейса в криминалистике, заинтересовалась я, любительница детективов. Оказывается, анализом костей был установлен недавно факт убийства, совершенного четыреста лет назад. Выкопали костяк какого-то духовного лица, чуть ли не папы, и при микроскопическом расследовании его костей увидели отложения мышьяка: духовное лицо было отравлено. Мы переходим к спектроскопам, к приборам, сводящим звезды на землю, заставляющим, словно молоточек постучал по ним, эти звезды звучать, звучать спектрами, выдавая секреты своих материальных слагаемых. Снизу вверх, во Вселенную. А вот сверху вниз, на нашу матушку-действительность: приборы, контролирующие с вышины строительство, измеряющие, подмечающие отход от чертежа; раньше на такие контроль и измерение могли уходить недели, сейчас для этого довольно секунд.