Андраш Рона-Тас - Монголия. Следами номадов

Прощальный ужин прошёл в одном из залов «Алтая». Снова раздавались пожелания благополучия. Наконец, мои приятели проводили меня в номер, где в последний раз пожал я ладони тех, кто назавтра утром не могли меня проводить в аэропорт.

Манифестация на площади Сухэ-Батора

Утром колонна машин двинулась от отеля «Алтай». Я бросаю последние взгляды на площадь Сухэ-Батора, памятник, театр, здание правительства и на смуглое лицо одетого в белый мундир милиционера, после чего шофёр добавил газу, и мы поехали.

Самолёт прибыл пунктуально. Перед его ступенями обнялись мы в последний раз с Сухэ-Батором, которого я очень полюбил во время моего месячного путешествия. Потом попрощался с моими остальными монгольскими друзьями. Уже закрываются двери самолёта. Я быстро осмотрел, на месте ли все мои пакеты, и занял место у окна. Мои монгольские друзья отдалились на моих глазах, а потом совершенно исчезли.

Здание правительства на площади Сухэ-Батора

В Иркутске задержались мы меньше, чем предусмотрело это первоначальное расписание полёта. В одном из самолётов «ТУ-104», отправлявшемся раньше, было ещё несколько свободных мест, следовательно, в последнюю минуту перевели меня в него. Это было причиной моего более позднего волнения.

Полёт на борту «ТУ-104» является совершенно другим, чем на меньших пропеллерных самолётах. Летит он более равномерно, гладко и намного выше. С высоты 8—10 тысяч метров ландшафт не выглядит уже как карта, а как полусфера, едва видимая между облаками. К ночи относится выражение, что летим между звёздами, а земля под нами – одна из них. Приятная стюардесса, россиянка, подробно объяснила мне устройство самолёта и даже кухни, где подогревались блюда, погруженные в аэропорту. Буфет помещался посредине самолёта и построен был в форме бара. В меньшем типе самолёта, обозначенном символом «ТУ-104», было 52 места, в большом – «ТУ-104а» – было 70 мест. После 6 часов полёта и одной посадки прилетели мы из Иркутска в Москву. Машина летит со скоростью, почти равной скорости оборота Земли. Таким способом, если, например, он вылетает в 3 часа согласно местному времени, то садится также в 3 часа обязательно в месте посадки. Один из пилотов долго объяснял мне, как это будет, когда самолёт будет лететь быстрее, чем вращается Земля, и облетит Землю в направлении её вращения. Я вообразил себе, что в таком случае мы сядем быстрее, чем вылетели. Есть это очевидный нонсенс. От этого есть меридиан, становящийся границей даты. Если самолёт летит вокруг Земли, в одном месте он вступает в следующий день, и таким способом прибывает на место посадки следующего дня, самое большее, раньше часа, чем час взлёта. У меня не было уже смелости спросить моего собеседника-пилота, что бы было, когда бы самолёт летел в два раза быстрее, чем вращается Земля.

По прибытию в Москву я высадился из самолёта, уладил дела с билетами и спокойно пошёл за своим багажом. Однако нигде его не было. Один старший багажный, очень симпатичный, пожалел меня и просмотрел весь багаж, а позже с дежурным аэропорта просмотрел весь самолёт, которым я прилетел, но моих чемоданов нигде не нашёл. Можно себе представить, что не было это для меня приятно. Ведь в чемоданах находились не только результаты моей месячной работы, но также неповторимые монгольские, а также тибетские рукописи и деревянные гравюры. Отчаянно сжимал я подмышкой портфель, радуясь тому, что хотя бы копии записей из региона Дариганга имел в нём при себе. Прогуливаясь мрачно по залу ожидания аэропорта во Внукове, наткнулся на Ниночку, стюардессу нашего самолёта, которая как раз шла домой после службы. Вместе удалось нам доискаться, что в Иркутске не был погружен мой багаж в самолёт. Как я вспомнил, мы должны были лететь другим самолётом, и на него погрузили мои чемоданы, но когда в большой спешке я пересел в самолёт, летящий раньше, багаж по причине суматохи остался.

С необыкновенно большим аппетитом поужинал я в ресторане аэропорта, потом уселся в зале ожидания и стал ждать следующего самолёта из Иркутска.

Ночь показалась мне очень длинной. Временами я дремал, но громкий голос мегафона, объявляющего отлёт самолётов, не позволял мне заснуть. Уже хорошо рассвело, когда объявили посадку самолёта из Иркутска. Наконец машина со скошенными назад крыльями вкатилась на бетонные плиты аэродрома. Я должен был, разумеется, подождать, когда высадятся все пассажиры и обслуга выгрузит багаж. Мой багаж находился в самом конце. В момент, когда я увидел свои чемоданы, мне казалось, что сразу обниму работников Иркутского «Аэрофлота», как самых любимых людей на свете. С радостью взял я в руки свои чемоданы. У меня было лишь столько времени, чтобы сдать багаж на самолёт, летящий в Будапешт. Тут же также должен был садиться и я. В аэропорт Ферихети я вылетел уже без всяких приключений.

Таким способом закончилось моё второе путешествие, но я давал себе отчёт, что только теперь нужно будет серьёзно взяться за работу. Из запутанных записей моих записных книжек создать после обстоятельной и долгой обработки подробную картину, контуры которой я наметил в моём дневнике.

Едва минуло несколько месяцев после приезда, как снова с моего пера выливались на бумагу монгольские слова. Но на этот раз я сидел не у костра в юрте, а в моей квартире в Будапеште. В гостях у меня был товарищ из Монголии, с которым я разговаривал о моём путешествии, об Улан-Баторе, о наших общих знакомых. Перед нами в чашках дымился как когда-то чай, а когда мы уставали от обсуждения наших экспериментов и планов, молча пили чай.

После обсуждения с моим товарищем интересующих его вопросов венгерской науки и жизни в Венгрии, я рассказал ему о планах, которые предпринял в связи с изысканиями в Монголии. Затем поведал ему обо всём, что там заметил. Стрелки быстро вращались по циферблату часов, а мой товарищ тщательно о чём-то выпытывал. Спрашивал, почему интересовало меня, прежде всего, старинное земледелие номадов, а не агротехника современных государственных хозяйств, почему я так тщательно собирал тысячи подробностей, касающихся юрты, а не записал ничего о современном городском строительстве, почему с таким вниманием слушал о свадебных обычаях, а не разговаривал с юристами о сегодняшнем монгольском законе о супружестве. В его вопросах не было претензии ко мне, так как он знал, что Венгерская Академия Наук послала меня не как агротехника, экономиста или юриста, и даже не как журналиста. Он хотел прежде понять некоторые вопросы, а когда я ему всё рассказал, после раздумья сказал: