Дмитрий Якушкин - Парижские истории

Сознательно променять обильный, но предсказуемый завтрак в симпатичной маленькой гостинице «Луи II», вблизи театра «Одеон», где в духе времени в холле выложена «Фигаро» на китайском языке. Выйдя на улицу, ради принципа честно пойти наугад, и оказаться в большом, достаточно типичном кафе «Дантон», находящемся прямо напротив памятника одному из героев революции.

Внутри лучше не садиться, а занять место где-нибудь сбоку у стойки. Заказать, не выдавая акцент и слушая свой голос как бы со стороны, одну чашку кофе-крем, потом, возможно, другую и понаблюдать за процессом, прислушаться к разговорам.

Персонал обменивается репликами с патроном, который, возвышаясь на деревянном настиле с обратной стороны стойки над залом, руководит заведением, сбрасывает отработанную кофейную гущу в мусорное ведро и режет хлеб. Когда дел меньше, они также внимательно наблюдают через стекло за улицей и, я думаю, успевают многое заметить. Слышна грубоватая скороговорка официантов, передающих заказы из зала, общающихся на ходу с вновь прибывшими так, как будто они продолжают еще вчера начатый разговор. Кого-то они действительно видят не в первый раз, но всех запомнить невозможно, и кафе на таком живом перекрестке не может обслуживать только знакомых местных клиентов. Многолетнего опыта и наметанного глаза достаточно, чтобы уловить, кто и что будет пить или есть. Или, во всяком случае, они умело делают вид, что ваши пожелания им знакомы.

Из подземного выхода метро «Одеон» поднимаются еще люди и тоже направляются в «Дантон». У стойки мест на всех не хватает, и посетители теснятся чуть поодаль, но так чтобы можно было дотянуться до сахарницы.

В «Дантоне» вывешены фотографии, на которых запечатлены это же кафе и перекресток, какими они выглядели лет сто назад, и, судя по снимкам, принципиально мало что изменилось. Утром обретаешь уверенность в живучести этой культуры начинать день у стойки кафе. Про себя хочется произнести: «ничего не меняется».

В Париже тысячи кафе, баров, ресторанов, брассери — при всей условности такого деления, и среди них сотня неплохих. На эту тему можно писать культурологические исследования и издавать альбомы. Сперва кажется, что они похожи друг на друга, потом начинаешь их различать. Есть по-настоящему старые, есть подделывающиеся под старые. Теплое чувство к ним всем, вместе взятым, заложено с советских времен, когда мечтали о том, чтобы сидеть за маленьким столиком и долго пить кофе. Подходящие для этого места располагались в основном в треугольнике Таллин — Рига — Вильнюс, и до сих пор трудно избавиться от чувства некоторой раскованности и свободы, когда переступаешь порог кафе в Париже, пусть даже самого обычного. Не обязательно знать название, помнить адрес, обозначать угол дома — какое-нибудь кафе всегда будет рядом.

При этом среди них есть несколько культовых мест, магических имен. Из разряда того, что французы называли одно время модным английским словом must , симпатично акцентируя звук «ю». Один раз сходить можно и, пожалуй, нужно, не обязательно подряд или с определенной целью, а положиться на обстоятельства, в свободном режиме, под настроение, чтобы не превращать это в экскурсию с завышенными ожиданиями.

Кафе «Флор», «Де Маго» и ресторан «Липп» на бульваре Сен-Жермен, брассери «Куполь», рестораны «Ротонда» и «Клозери де Лила» (самое дорогое из них сейчас заведение) — на Монпарнасе. Там же кафе попроще «Селект» и неплохой рыбный ресторан «Дом», тоже попавшие в анналы истории, но не делающие сегодня из этого культа. У них разные по уровню и ценам меню, разная публика. В некоторых практикуется даже отсев посетителей — вежливый, но твердый, так что первое впечатление может быть испорчено навсегда и второй раз прийти не захочешь. Если только не зайти сюда с кем-нибудь из постоянных гостей, для кого держат стол, да еще и в определенном месте зала, как того требуют соображения высшей дипломатии, чтобы оппоненты не сталкивались лоб в лоб, жены не видели любовниц и не было бы неуместных просьб дать автограф. Подобной строгостью всегда славился «Липп». Но может ли ресторан с такой «раскрученной» историей долго оставаться «затворником», работать только для своих и пренебрегать случайными клиентами, начитавшимися разных знаменитых книг иностранцами?

Вместе с тем особых примет у этих заведений может и не быть, внешне все почти такое же, как и у соседей. Неоновые вывески, застекленные витрины, захватывающие часть тротуара, запотевающие зимой, открытые летом; казалось бы, стандартный набор в меню. Как и везде, здесь также осуществляется операция, свидетельствующая о невероятной стабильности жизни, — каждое утро, 365 дней в году стулья сначала выносят на улицу, а вечером убирают. Днем стулья развернуты так, что люди сидят лицом к улице. Кафе предназначены для того, чтобы смотреть на парижский мир, а не прятаться от города. Интерьер? Найдутся другие кафе и рестораны с отделкой, достойные Красной книги, если бы таковая имелась.

Первые отчетливые, хоть и заочные представления об исторической роли этих парижских кафе почерпнуты из трехтомника воспоминаний Эренбурга. На примере его мемуаров, опубликованных в 1960-е, задумываешься, в частности, о том, почему некоторые путевые очерки не устаревают и сохраняют живучесть, пусть и не могут больше играть роль гида, потому что сменились вывески и исчезли названия.

В парижских главах Эренбурга названия «Ротонда» и «Клозери де Лила» упоминаются через страницу. Даже первый его роман начинается с такой фразы: «Я сидел, как всегда, в кафе на бульваре Монпарнас перед пустой чашкой и ждал, что кто-нибудь освободит меня и заплатит шесть су терпеливому официанту». Позже, уже в Москве, следователь с Лубянки скажет писателю: «Я вас видел часто в „Ротонде“». Персонажи Эренбурга часами не встают из-за столиков — непонятно, когда они успевали создавать свои картины и книги. Сам писатель тоже работал прямо в кафе. Поздние поколения иммигрантов будут подражать этой манере. Оказываясь в 6-м округе сегодня и проходя мимо кафе, иногда отмечаю про себя, сколько я увижу человек, погруженных не в ноутбуки, а именно в блокноты или подписывающих открытки.

Попав в «Ротонду» впервые, я удивился, когда прочитал на обложке меню фамилию Ленин. Не в том смысле, что это не соответствовало какой-то условной революционной морали или выглядело чем-то запрещенным. Когда в другой стране замечаешь табличку с именами Ленин и Троцкий, то ломается представление о них как о мифе. Сам факт, что с ними за столиками могли сидеть Пикассо и Модильяни, добавляет таким политическим символам плоти.

Еще один неустаревающий источник информации — тексты Хемингуэя. Но мне нравятся упоминания, которые обнаруживаешь случайно, когда читаешь или пролистываешь в магазине книги. Александр Родченко, приглашенный в Париж для оформления советского раздела выставки декоративного искусства, описывает свою жизнь в ежедневных письмах жене: «Меня все ждут в „Ротонде“. Все знают, что я в Париже, а все не иду, — Пикассо, Леже или разные русские». Или у Джеймса Болдуина в «Комнате Джованни» главный герой, одолеваемый сомнениями, бежит в кафе «Селект» на Монпарнас, чтобы поговорить с кем-нибудь из близких и излить ему душу, но там никого не оказывается в тот момент…