Шарлотта Брайсон-Тейлор - Обители пустыни

— Не брать я спиртное, сэар, — прервал его Ибрагим.

— Ни один капля виски в лагерь. Солнце прикоснуться к ним здесь, — он со значением постучал себя по лбу. Меррит недоверчиво, с отвращением усмехнулся.

В ту ночь все трое засиделись допоздна, глядя на пустыню и мерцающие в небе звезды. Холлуэй первым нарушил долгое молчание.

— Наши землекопы — не дети, которые шарахаются от каждой тени. Полагаю, над всем этим стоит поразмыслить. С их точки зрения, место это действительно может показаться весьма странным. Здесь есть все необходимое для леденящей кровь истории о призраках: древний проклятый город, алтари неведомых богов, где приносились человеческие жертвы, эта мумифицированная принцесса с ее «дьявольской душой», драгоценностями и биографией, изображенной на стенах ее же гробницы; а теперь еще и исчезновения наших людей, одного за другим. Во всяком случае, друзья, я рад, что вы здесь со мной. Будь я один, клянусь Богом, не удивился бы, если бы и сам поверил в духов, о которых толковал Ибрагим. Я закончил бы тем, что бежал отсюда без оглядки.

Дин улыбнулся юноше сквозь облако табачного дыма; а Меррит сказал с суховатой душевностью, которую лишь Холлуэй, с его темпераментом, беспечностью и неожиданными контрастами воображения, даже более пылкого, чем у самого Меррита, был способен извлечь из него:

— О да! Видал я, как быстро ты умеешь бегать, ты, юный сорвиголова. Через два-три дня они обо всем забудут. Они попросту считают своим долгом обеспечить любую экспедицию чем-нибудь сенсационным.

Холлуэй тяжело вздохнул.

— Откровенно говоря, я ничего не знаю! — признался он. — Я сдаюсь. Эта страна недоступна моему пониманию. Честное слово, если я пробуду здесь еще немного, буду готов поверить во что угодно.

День спустя Ибрагим сообщил, что исчез Мусса. Ибрагим нервничал и не скрывал этого. Люди, заявил он, стали тревожиться; сам он будет счастлив, когда работы в этом крае завершатся. Место это нечестиво. Кроме того, он сообщил, что видел Муссу минувшей ночью и что Мусса вел себя странно, говорил не переставая о розовых садах и неведомых ароматах, названия которых никто не знал, и сказал, что если вновь увидит Женщину, непременно последует за ней. Следовательно, не могло быть сомнений в том, что Мусса сошел с ума, торжественно заключил Ибрагим, ибо Богу-Господу известно, что близ лагеря нет ни единой женщины, и никаких благовоний, одна лишь вонь скотного загона. О да — Мусса обезумел, лишился рассудка, иного объяснения и быть не могло. Вследствие этого, Меррит приказал обыскать лагерь, надеясь обнаружить припрятанное спиртное, но не нашел ровным счетом ничего. Люди стояли и молча смотрели, пока обыскивали их палатки. Той ночью в лагере никто не пел; землекопы собрались вместе и спали группами по три-четыре человека.

Несколько часов спустя Дин, возвращаясь к своей палатке, наткнулся на Холлуэя, который растянулся на земле, опираясь подбородком на руки.

— Осторожнее! — тихо сказал Холлуэй, не двигаясь с места. — Посмотри только на эту восходящую луну.

Его голос утратил обычную веселость и казался усталым. Дин решил, что юноша тоскует по дому и его, возможно, неплохо было бы немного приободрить; он принял прозвучавшее в словах Холлуэя приглашение и сел рядом. Луна, поднимаясь над величественным Холмом затерянного города, окрасила небосвод глубоким иссиня-черным цветом; земля предстала дремлющим морем светоносного серебра, окутанным бесконечным одиночеством и покоем.

— Да, великолепно, — вяло согласился Дин. Внезапно он сообразил, что восход луны, обыкновенно вызывавший у Холлуэя бурю поэтических восторгов, этой ночью никак того не вдохновлял. Он, всегда такой живой и деятельный, сделался вдруг рассеянным и безразличным. Дин гадал, не перегрелся ли часом молодой фотограф на солнце, когда Холлуэй нарушил молчание; говорил он с некоторой неуверенностью и стесненностью, благодаря чему внезапно показался Дину совсем мальчишкой.

— Знаешь, Дин, я вот раздумывал, есть ли, в конце концов, доля правды в россказнях наших землекопов? Я не имею в виду всю эту ахинею о женщине, но, сегодня вечером я сам кое-что видел.

— Где именно? — так же серьезно спросил Дин. Темнота скрыла улыбку иронической терпимости на его лице.

— Внизу, среди могил.

Голос Холлуэя звучал торжественно.

— Стало быть, какой-то козел вырвался на свободу, — бодро предположил Дин.

— О, можешь надо мной смеяться, если хочешь! — с неожиданной твердостью произнес Холлуэй. — Разумеется, дальше ты скажешь, что это был один из наших рабочих. Не исключаю, но готов поклясться, что это было нечто иное. Для чего рабочим бродить здесь в такое время, когда и во имя спасения своей бессмертной души ни один из них не посмеет приблизиться к проклятому месту после наступления темноты?

— Тогда почему ты сам туда пошел? — спросил Дин.

Услышав ответ Холлуэя, негромкий, со странным задыхающимся хрипом, Дин выпрямился во тьме, пытаясь разглядеть лицо друга.

— Не знаю. Как ни, глупо это звучит, ничто, не может отвадить меня от этого места. Говорю тебе, Дин, я был там четыре последние ночи, каждую ночь, и я боюсь его до смерти.

— Если так, зачем же, ради всего святого, ты туда ходишь? — изумился Дин.

— Говорю же, я ничего не могу с собой поделать! — нетерпеливо ответил Холлуэй. — Не успеваю оглянуться, как я уже там. Скажи мне, Дин, когда люди получают солнечный удар, не наделяет ли это их способностью видеть вещи… которых на самом деле нет, понимаешь?

— Не знаю, — медленно начал Дин и умолк, вспомнив картину, что не покидала его теперь ни днем, ни ночью: тускло освещенная гробница, скорчившаяся на полу и блистающая драгоценностями мумия с горящими глазами и сам он, почти лишившийся чувств, сраженный ужасающим солнечным ударом, раздирающий голыми руками земляной завал в агонии идиотического страха.

— Да, это так, — решительно сказал он.

Холлуэй глубоко, с облегчением вздохнул.

— Хвала небесам! Если бы не это объяснение, я уж точно рассудил бы, что начинаю сходить с ума… Какая прекрасная ночь! Похожа на те, что бывают у нас на родине поздней весной.

Он с удовольствием потянулся, расслабил все свое мускулистое тело и поглядел вверх на повисшую в небе луну. Дин понимал, что Холлуэю было необходимо выговориться, по-своему излить терзавшее его смутное беспокойство, и слушал фотографа краем уха, не слишком вникая в его болтовню.

— Там есть холм позади старого дома, — продолжал мальчишеский голос. — Луна появляется из-за него точно так же, как здесь, когда восходит каждую ночь за Холмом затерянного города. И там есть большое старое яблоневое дерево, а прямо под ним разбита клумба, где растут фиалки. Я вдыхал их аромат целый день — словно в любую минуту мог посмотреть вниз и увидеть, как они растут в тепле и сырости. Забавно, как человек может заставить себя поверить, что чувствует запах цветов, тогда как на тысячу миль вокруг цветов нет и в помине, и как простое воспоминание об этом запахе возвращает его к давным-давно забытым вещам. Не пойму, отчего я вообразил все это, но воспоминание оказало на меня довольно любопытное действие: я начал скучать по своему маленькому щенку бультерьера, как никогда и ни о чем не тосковал в этом бренном мире. Я отдал бы половину себя, чтобы он оказался сейчас рядом со мной и положил голову мне на колени; и я даже не знаю, почему так, ведь фиалки никак не связаны с бультерьерами.