Леонид Платов - Повести о Ветлугине

— Ложная тревога, — спокойно сказал Вяхирев, передавая Андрею пробирку с грунтом.

Однако одно-единственное короткое магическое слово, которое кто-то прокричал сверху, заставило всех бросить работу и стремглав выбежать из кают. Захлопали двери, загудели металлические ступени трапов.

Впоследствии я никак не мог дознаться, кто же первый произнес слово «земля». По-моему, сделал это наш солидный, пожилой и положительный Степан Иванович. Впрочем, сам он, смущенно посмеиваясь, просил не взводить на него напраслину.

Так или иначе, суровый обрывистый берег был перед нами. Прямо по курсу корабля всплывала из воды земля.

Неужели земля?

Я поспешно поднес бинокль к глазам — и тотчас же манящее видение исчезло. Землю будто сдуло ветром.

То была всего лишь рефракция, оптический обман.

Токи теплого, нагревшегося воздуха поднимались над полыньей (на этот раз настоящей, не мнимой!). Воздух струился, трепетал, как натянутая кисея. А по ней, по этой тончайшей, едва видимой кисее, бежали вверх причудливые очертания холмов и скал, а также зигзаги прорезавших склон глубоких ущелий.

— Вот и в степи так, — негромко сказал Сабиров, протирая линзы своего бинокля. — Едешь на коне в жаркий день — вся степь плывет навстречу. Сады мерещатся, дворцы, леса…

Этот день был радостным днем для «штатного скептика» экспедиции.

В струях нагревшегося над полыньей воздуха как бы промелькнула перед нами иллюстрация к его докладу о гипотетических землях в Арктике. Еще год назад с фактами в руках Союшкин доказывал, что Земля Ветлугина является оптическим обманом, что острова в северо-восточной части Восточно-Сибирского моря только «привиделись» Веденею.

По огорченным лицам своих молодых спутников я догадывался, что встреча с миражем произвела на них тягостное впечатление.

«А что, если Союшкин все-таки прав? — подумывали, наверное, они, стыдясь высказывать свои сомнения вслух. — Не вдогонку ли за миражем стремимся?… Что, если внутри «белого пятна» такое же дразнящее мимолетное видение мелькнет перед нами?»

Союшкин приободрился. Он не повторял на каждом шагу: «Я же говорил…» (это было бы ниже его достоинства), лишь расхаживал взад и вперед по палубе с многозначительно-снисходительным видом.

Нельзя сказать, что ему шла черная нашлепка-пластырь, которую он носил на носу (спускаясь по трапу, Союшкин споткнулся и ударился носом о край люка), зато бледные щеки его порозовели. Изменилась и походка. Он перестал ходить бочком — на раскачивающейся палубе это было невозможно. Союшкин ходил теперь вразвалочку, широко ставя ноги, как заправский «морской волк».

Кроме того, он поспешил купить у кого-то из матросов трубку и тотчас же воткнул себе в рот.

Так с трубкой в зубах Союшкин запечатлел свой образ для потомства подле туши убитого моржа.

Произошло это в той же полынье, подразнившей нас видением земли,

И раньше попадались нам по пути моржи, но нигде мы не встречали их в таком количестве, как здесь.

В Арктике обычно животные теснятся к воде, к источнику всего живого. В этой полынье, которая, по-видимому, образовалась за счет затока теплых вод из Берингова пролива, привольно, как в оазисе, чувствовали себя морские зайцы, белухи, водоплавающие птицы. То и дело выныривали любопытные круглые, совсем кошачьи головы — тюлени «выставали» из воды, как говорят на Севере.

А моржей в этой полынье было видимо-невидимо. За три часа я насчитал пять залежек, причем последняя была самая большая. Здесь собралось не менее семи или восьми сотен моржей.

В глазах рябило от них. Они удобно разлеглись на льдинах, как на пляже, располагаясь, по своему обыкновению, группами по двадцать-тридцать зверей. В каждой группе был свой сторожевой морж, который охранял послеобеденный сон товарищей.

Завидев медленно приближающийся корабль, «часовые» заволновались, вытянули шеи, завертели головами, потом подали какой-то сигнал, и вся компания принялась покидать насиженное место.

Рев их напоминал грохот прибоя, разбивающегося о камни. Потревоженные нашим появлением хозяева полыньи неохотно, с сердитым фырканьем сползали со льдин и неуклюже бултыхались в воду, взметая мириады брызг.

Вода запенилась вокруг ледокола. Вот он приблизился к одинокой льдине, на которой находились три моржа. Двое из них спали, третий — старый, матерый самец — развалился на боку и лениво почесывал ластом брюхо.

В позе его было много высокомерия. «Подумаешь, кораблишко какой-то плывет, — казалось, цедил он сквозь длинные усы. — Стану еще на другой бок поворачиваться, волноваться из-за вас, здоровье терять!..»

Я быстро прикинул расстояние.

— Что ж, это, пожалуй, цель!.. Только бить наповал, чтобы все остались на льдине!..

Не успел я договорить, как вокруг поднялась оглушительная, беспорядочная, какая-то восторженная пальба.

Не стреляли Степан Иванович, Тынты Куркин и я: выжидали. Да еще Союшкин, сидя на ступеньках трапа, с завистью смотрел на охотников — он пока не научился стрелять.

С первого залпа — если можно назвать это залпом — удалось положить только одного моржа. Два других, то и дело оглядываясь и устрашающе рыча, уходили к краю льдины, чтобы нырнуть в воду.

— Уйдут! — отчаянным голосом закричал со своего возвышения «болельщик» Союшкин. — Стреляйте, Алексей Петрович!

Мы выстрелили.

Когда дым рассеялся, стало ясно, что охота кончена. Три неподвижные глянцевито-черные, будто лакированные, туши лежали вповалку на льдине.

— Теперь попросим капитана подойти к льдине вплотную, — сказал я охотникам. — Удастся подойти левым бортом, Никандр Федосеич?

Кто-то осторожно потянул у меня из рук ружье.

— По-моему, кучно бьет, — сказал Союшкин тоном знатока. — Тульское?… Разрешите взглянуть, Алексей Петрович?

Я дал ему подержать ружье и вслед за гурьбой охотников направился к штормтрапу, чтобы сойти на льдину. Меня опередил Андрей со своим неизменным фотоаппаратом. (Щелкать затвором «Фэда» мой друг считает более интересным, чем спускать курок.) Но раньше всех на льдине очутился Союшкин. Мы и оглянуться не успели, как он уже был тут как тут.

Подле самой большой туши (старый морж действительно был красив) торчал этакой фитюлькой неустрашимый первый ученик. Он опирался на ружье и, сжимая в зубах молодецкую трубку, устремлял непоколебимый взор вдаль.

Так он и был увековечен Андреем…

После короткого освежающего перерыва мы возвратились к прерванной работе.

Надо возможно полнее использовать пребывание в полынье.

Я и Андрей поочередно спускаем за борт батометры и термометры — рьяно измеряем температуру воды, словно бы море захворало и мы дежурим у его постели.