Николай Ломакин - Вокруг света за 80 дней. Михаил Строгов (сборник)

Теперь заменить телеграф мог только курьер. Этому человеку потребуется некоторое время, чтобы одолеть пять тысяч двести верст, отделяющие Москву от Иркутска. Ачтобы прорваться сквозь ряды бунтовщиков и захватчиков, ему еще придется проявить отвагу и ум, можно сказать, сверхчеловеческие. Но у кого есть голова и сердце, тот многое может!

«Найду ли я такую голову и такое сердце?» – спрашивал себя царь.

Дверь императорского кабинета вскоре открылась, секретарь доложил о прибытии генерала Кусова. Едва увидев его, царь с живостью спросил:

– А курьер?

– Он здесь, государь, – отвечал генерал.

– Ты нашел такого, какой нам нужен?

– Осмелюсь сказать вашему величеству, что я за него отвечаю.

– Он нес службу при дворе?

– Да, государь.

– Ты его знаешь?

– Мы лично знакомы, он не раз успешно выполнял труднейшие поручения.

– За границей?

– Именно в Сибири.

– А сам он откуда?

– Из Омска. Сибиряк.

– У него достаточно хладнокровия, ума, храбрости?

– Да, государь, у него есть все, что нужно, чтобы преуспеть там, где другие, вероятно, потерпели бы неудачу.

– Сколько ему лет?

– Тридцать.

– Это крепкий мужчина?

– Государь, он способен выносить холод, голод, жажду, изнеможение в самых крайних пределах, доступных человеку.

– Значит, у него тело из стали?

– Да, государь.

– А сердце?

– Сердце золотое.

– Его имя?

– Михаил Строгов.

– Он готов отправиться в дорогу?

– Да. Он в караульной зале, ждет приказаний вашего величества.

– Позовите его, – сказал царь.

Не прошло и минуты, как фельдъегерь Михаил Строгов вошел в кабинет императора.

Михаил Строгов был высок ростом, мускулист, широкоплеч, с мощной грудью. Его волевое лицо могло служить воплощением лучшихчерт центральноевропейской расы.

Все мышцы его тела, хорошо вылепленные, пружинистые, как нельзя более подходили для силовых упражнений. Этого пригожего, уверенного и статного малого, крепко стоящего на ногах, не легко было бы сдвинуть с места помимо его воли: казалось, подошвы обеих его ног срослись с почвой, будто корни пустили. Его крупную, почти квадратную широколобую голову венчала густейшая кудрявая шевелюра; когда он надевал излюбленный русскими головной убор – папаху, – пряди волос кольцами выбивались из-под нее. Обычно бледное лицо его менялось только при учащенном сердцебиении: тогда кровь, быстрее бегущая по жилам, приливала к щекам. Взор его синих глаз был прям, чистосердечен и невозмутим, они ясно блестели под крутыми дугами слегка нахмуренных бровей, рисунок которых говорил о высокой отваге, той, которую физиолог назвал бы «безгневной отвагой героев». У него был крепкий нос с широкими ноздрями и правильно очерченный рот, только губы чуть выдавались, что свойственно натурам добросердечным и великодушным.

По своей природе Михаил Строгов был человеком энергичным, из тех, кто быстро принимает решения, не грызет ногти, мучаясь колебаниями, не чешет затылок, предаваясь сомнению, и вообще на месте топтаться не склонен. Сдержанный в речах и движениях, он умел, как солдат, замирать навытяжку перед вышестоящим, но когда он шагал, его походка, редкостная четкость каждого жеста свидетельствовали о том, как ему вольготно, сколько в нем уверенности, живой силы духа и воли. О таком человеке пословица говорит, что он умеет «поймать удачу за хвост» – грубоватое выражение, зато в немногих словах схвачена самая суть.

На Строгове был элегантный мундир, похожий на полевую униформу офицера конных егерей: сапоги со шпорами, панталоны в обтяжку, но не так туго, как лосины, гусарская венгерка, отороченная мехом и украшенная по темному фону желтыми сутажами. Георгиевский крест и несколько медалей сверкали на его широкой груди.

Михаил Строгов принадлежал к особому корпусу царских курьеров – элитному подразделению, в котором имел чин офицера. По его манере держаться, по лицу, по общему впечатлению от его персоны очень ясно чувствовалось (и царь не преминул это заметить), что это бравый служака, созданный, чтобы исполнять приказы. Таким образом, он был в избытке наделен одним из особенно ценимых на Руси достоинств, которое, по замечанию знаменитого романиста Тургенева, может возвести своего обладателя на самые высокие ступени имперской карьерной лестницы.

И действительно, ежели смертный способен довести до успешного конца путешествие из Москвы в Иркутск через бескрайние пространства, наводненные захватчиками, преодолеть все мыслимые препятствия, вынести все испытания, подстерегающие его, этот смертный не кто иной, как Михаил Строгов.

Ктому же было одно обстоятельство, весьма благоприятное для победного завершения его планов: Михаил Строгов великолепно знал край, который должен был пересечь, владел местными наречиями – не только потому, что уже бывал там, но и потому, что родился в Сибири.

Его отец, Петр Строгов, старик, умерший десять лет назад, некогда жил в Омске – городе, давшем название целой губернии, а Марфа Строгова, мать Михаила, обитала в их родовом доме и поныне. Там, среди диких степей Омской и Тобольской губерний, грозный сибирский охотник воспитал своего сына Михаила, держа его, по народному выражению, «в ежовых рукавицах». По основному роду своих занятий Петр Строгов был именно охотником. Зимой и летом, в палящий зной и стужу, подчас доходившую более чем до минус пятидесяти, он бродил по негостеприимных равнинным тропам, продирался сквозь заросли лиственниц и берез, рыскал по хвойным лесам, расставляя капканы, подстерегая с ружьем мелкую живность, а с крупной дичью расправляясь посредством рогатины и ножа. С этим последним оружием он ходил ни больше ни меньше как на сибирского медведя, опасного хищного зверя, по размерам не уступающего своим собратьям с полярных морей. Петр Строгов добыл более тридцати девяти медведей, так можно сказать, коль скоро и сороковой пал от его руки, а ведь известно, что, если верить русским охотничьим байкам, многим звероловам удача сопутствовала вплоть до тридцать девятого медведя, но сороковой оказывался для них роковым!

Так вот, Петр Строгов преодолел зловещий рубеж, даже царапины от сорокового не получил. С того дня его одиннадцатилетний сын Михаил неизменно сопровождал родителя, носил за ним рогатину, при необходимости бросался ему на помощь, вооруженный лишь ножом. В четырнадцать лет Михаил Строгов уложил своего первого медведя – сам, один, и это бы еще ничего, но потом, содрав с гигантского зверя шкуру, мальчик вынужден был протащить ее несколько верст до отчего дома, что говорит о незаурядной силе ребенка-богатыря.

Такая жизнь пошла ему впрок: достигнув зрелости, он обрел способность выносить все: холод, жару, голод, жажду, усталость. Своей железной закалкой он сравнялся с якутами, жителями заполярных равнин. Он мог не есть целые сутки, не спать по десять ночей подряд, находить укрытие среди бескрайней степи, где другие коченеют на ветру. Одаренный чрезвычайно тонким чутьем, особым инстинктом, что позволяет индейцу-делавару не сбиться с пути на занесенной снегом равнине, когда непроглядный туман скрывает горизонт, он умудрялся не заблудиться даже в тех краях, где на многие сутки воцаряется полярная ночь. Он находил дорогу в случаях, когда другие теряются и понятия не имеют, куда направить свои стопы. Михаил овладел всеми секретами своего отца. Научился руководствоваться почти неразличимыми приметами: расположением ледяных сосулек и тоненьких древесных побегов, свечением, чуть брезжащим вдали за горизонтом, звериными следами, едва примявшими лесную траву, невнятными звуками, долетающими по воздуху невесть откуда, дальними зарницами, полетом птиц в тумане – множеством деталей, которые оборачиваются тысячей путеводных вех для того, кто умеет распознавать их. В снегах севера он закалился не хуже, чем сирийцы закаляют в воде дамасскую сталь. Генерал Кусов сказал о нем, что здоровье у него железное, а сердце золотое, и обе эти характеристики были одинаково справедливы.