Иван Папанин - На полюсе (Изд. 1939 г.)

— Вставайте! Что я с вами церемониться буду!

Тогда мы вылезаем из спальных мешков. А Теодорыч ложится. Ведь он всю ночь не спал: сидел у радио и каждый час выходил смотреть, нет ли трещины, не надо ли переезжать на новую «квартиру».

Мы завтракаем и принимаемся за работу. Петя либо уходит к проруби на день, а то и на сутки, либо возится со своими скляночками. Без конца он что-то там разливает, переливает, взбалтывает, помешивает — точь-в-точь аптекарь!

А мы с Женей выходим на «улицу». Надо узнать, где мы находимся. Ведь мы не стоим на месте. Наша льдина потихоньку увозит нас от полюса, она дрейфует. Мы этого не замечаем, нам кажется, будто она стоит на месте. Женя Федоров наставляет свои приборы на солнце и объявляет «адрес»:

— Сегодня льдина прошла пять километров.

Или десять. Или двенадцать. Наша льдина шла то быстро, то тихо.

Я всегда помогал ему. Он научил и меня узнавать наш «адрес». Показал, как записывать погоду. Если Женя почему-либо не сможет выйти из палатки, я за него всё сделаю. Ведь надо каждый день, во что бы то ни стало, передавать по радио, какая погода у полюса.

Я радовался, что со мной послали Теодорыча, Петю и Женю. Они работают безустали. Часто по двое суток не спят, трудятся и в пургу, и в дождь, и в туман. Мы привезем много интересного для науки.

Петр Петрович — большой ученый. Женя — тоже настоящий ученый. Все самые важные, самые главные звезды он знает и по имени и где какая находится, точно он их сам разложил по огромному небу… Эрнст — замечательный радист.

С такими помощниками не пропадешь!

По радио мы каждый день передавали в Москву сводку погоды. По радио мы передавали наши открытия. Это очень важно. Если с нами что-нибудь случится, наша работа не пропадет. О ней уже знают. По радио мы каждую ночь слушали «последние известия». Это нам было вместо газеты.

По радио Москва и Ленинград устраивали специально для нас хорошие концерты. Мы надевали наушники, слушали любимые песни, любимую музыку и сами тихонько подпевали.

По радио мы узнали, что нас выбрали депутатами в Верховный Совет. Как мы радовались, как гордились этой высокой честью!

По радио мы разговаривали с родными, с женами, с друзьями, и нам казалось, что вот они близко, рядом с нами.

Однажды Кренкель, после ночного дежурства, не стал ложиться. Мы удивились:

— Теодорыч, почему спать не идешь?

Он надел наушники, не слушает нас. Вдруг лицо его засияло, он улыбался, — только не нам, а кому-то еще. Мы тоже схватили наушники. Слышим — детский голосок.

— Кто это, Теодорыч?

Он шепчет:

— Тише, это моя дочка!

Всё понятно. Маленькая Люся говорит по радио со своим папой! Она говорила хорошо, гладко, ни разу не запнулась. Кренкель долго потом не мог заснуть.

Мы очень дорожили нашим радио. Без радио мы были бы оторваны от родины, от всего мира. Никто бы про нас ничего не знал, и мы ничего бы не знали.

Поэтому мы берегли наше радио, как мать ребенка. То и дело чистили его, осматривали. Чуть что — сразу же исправляли. И радио работало хорошо.

Но иногда вдруг затихал ветер. Нет и нет ветра. Крылья ветряка замирают. Замирает и наша электростанция — не дает тока для радио. А тут надо передать статью для «Правды». Как быть?

Мы доставали ручной (вернее, ножной) мотор. Он был сделан в виде велосипеда. По очереди мы садились на седло и «катались» — крутили педали. Ток появлялся, радио начинало работать. Но для того, чтобы передать статью, мы два с половиной часа «катались» и страшно уставали. Зато наша статья во-время появлялась в газете.

Кренкелю приходилось много и тяжело работать. Когда замечательный летчик Чкалов летел через полюс в Америку, Теодорыч двое суток не снимал наушников. Мы сидели около него, волновались. Кренкель слушал:

— Чкалов летит на Рудольф.

— Чкалов над Рудольфом.

И наконец:

— Чкалов пролетел Рудольф.

Мы обрадовались. Скоро он будет над нами! Мы увидим самолет Чкалова. Валерий сбросит нам письма, газеты, журналы.

Мы, не отрываясь, смотрели на небо. Но оно, как нарочно, было сплошь закрыто облаками. Мы слышали гул чкаловского самолета, но видеть его не видели. И нас Чкалов не видел.

Я в шутку ругал Петю и Женю:

— Всё от вас зависело, браточки. Не могли приготовить чистое голубое небо! А еще мастера погоды!

Когда собирался лететь в Америку Громов, мы по радио передали родным:

— Пришлите нам через Громова посылки, письма, книги — что хотите!

Мы решили нарисовать на льду яркое пятно, чтобы Громов нас заметил. Проваливаясь в снежной каше, мы тащили нарты с краской и прилежно разбрызгивали ее вениками. Сделали громадный оранжевый круг. Ждем. Кренкель сидит у радио, а мы нетерпеливо смотрим на небо. Прошло несколько часов. Вот-вот Громов покажется.

Вдруг Кренкель заявляет:

— Слушайте, Громов передает радиограмму: «Завоевателям Арктики — привет!»

— За привет спасибо, — толковали мы, — а где же он сам?

Потом поняли. Ведь Громову надо лететь в Америку через полюс, а нас уже отнесло от полюса километров на двести.

Так и улетел Громов с нашими подарками в Америку.

Дни шли за днями. Шесть месяцев мы уже прожили на льдине. Осталось еще столько же. Но самое трудное впереди. Кончился полярный день. В октябре мы увидели солнце в последний раз. Началась долгая, холодная полярная ночь. Ведь на полюсе полгода — день, полгода — ночь.

Мы оделись по-зимнему. Во «дворце советов» стало тесно, потому что наши шубы, малицы, куртки, рукавицы, «тапочки» занимали много места. «Тапочками» мы называли громадные валенки с отрезанными голенищами. В такой «тапочке» можно свободно купать годовалого младенца. На тапочки напяливались еще галоши — «пароходы».

Одеваться при нашей тесноте надо было осторожно. Мы всегда помнили: садясь в мешок, не ударься головой об угол стола. Надевая фуфайку, не опрокинь пепельницу и пузырьки Ширшова. Вытягиваясь во весь рост, берегись гайки на потолке.

Входить во «дворец» тоже надо было осторожно. Направо — «кабинет» Кренкеля: радиоприемники, инструменты, — как бы там чего не смахнуть, не испортить. Налево — самодельный «буфет»; заденешь — всё полетит. На полу ящики Ширшова. Перешагивая через них, гляди в оба. В ящиках драгоценные пробы воды.

Вдоль стены — в два этажа койки. Между койками зыбкий стол. Над лампой — жестянка. Кренкель всегда заполнял эту жестянку звонкой, промерзшей колбасой. Колбаса там оттаивала, нагревалась. Мы перещеголяли лучшие магазины: у нас была горячая колбаса в любое время. Зато с водой стало плохо.