Иван Папанин - На полюсе (Изд. 1939 г.)

Десять часов.

И вот мы слышим бой часов на Спасской башне. Молча улыбаемся друг другу.

— Тише, тише! — шепчет Кренкель, — Ворошилов выезжает!

Нарком выезжает на площадь. Мы даже слышим цоканье копыт его коня. Вот Ворошилов объезжает войска. «Ура-а…» Играют оркестры, грохочут танки, шумят самолеты…

Тускло горит лампа, в палатке температура ниже нуля, а мы сидим закутанные, слушаем передачу из Москвы, и нам кажется, будто мы вместе со всеми на Красной площади.

Потом мы устроили свою демонстрацию. Впереди шел я, с флагом СССР. За мной, с винтовками, двигались Ширшов, Кренкель и Федоров.

Мы прошагали под знаменем с портретом товарища Сталина.

Я сказал короткую речь:

— Мы далеко. Но мы не оторваны от родины. Нас любят и нас помнят. Здесь, на дрейфующей льдине, вместе со всем нашим великим народом мы празднуем радостную годовщину.

Вспыхнула ракета, загрохотали выстрелы. Это был наш салют в честь праздника.

Неплохо отпраздновал и Веселый. Мы пригласили его в палатку, каждый дал ему по сосиске; он наелся, улегся на шкуры и заснул.

А мы долго сидели у радио, прислушиваясь к далекой и любимой Москве, где в это время была народная демонстрация.

Нас называли богатырями. В радиограммах мы читали:

«Наши богатыри на Северном полюсе…» «Наши полярные богатыри смело дрейфуют…»

Товарищи смеялись над моим небольшим ростом.

— Хорош богатырь! Сознайся, Митрич: когда выступаешь на трибуне, под ножки ящик подставляешь.

В конце концов мы решили на самом деле подобрать себе богатырские имена. Кренкеля — самого высокого — назвали: «Илья Муромец», Ширшова — «Алеша Попович», Федорова — «Соловей Разбойник» А меня назвали лучше всех: «Руслан и Людмила»

Однажды в метель два «богатыря» — «Руслан и Людмила» и «Илья Муромец» — отправились к трещине. Там за целый километр от палатки мы изучали воду, ловили сеткой морских животных… Был ветер. Глухая темень. Мы кое-как добрались до трещины, ощупью проверили приборы Ширшова и повернули обратно, против ветра. Пурга бушевала. Свет карманного фонарика не мог пробить стену снежинок.

Мы шли, шли, а палатки всё нет.

— Скучноватая картинка получается, Илья Муромец, — сказал я. — Мы ведь, похоже, заблудились!

Теодорыч, пряча голову от ветра, глухо отвечает:

— Будем «дрейфовать», пока не найдем!

Мы брели то по ветру, то против, ветра, натыкались на незнакомые льдины, спотыкались, падали, поднимались…

Прошло часа три. Мы выбились из сил. Все косточки ныли. Хотелось спать. Но мы знали: если ляжем, тогда конец — замерзнем. И мы всё шли, поддерживая друг друга.

Наконец я зацепился ногой за доску. Значит, палатка близко. Мы встрепенулись, побрели веселей. И верно, скоро мы наткнулись на палатку. Ох, и хорошо было отогреваться в ней после мучительной ночи!

Утром я понаставил столбиков и протянул на них длинную веревку от трещины до палатки. Теперь заблудиться нельзя.

— Вот это хорошо, — сказал Ширшов: — теперь у нас, как в порядочном городе, есть своя троллейбусная линия.

И четыре «троллейбуса» — я, Кренкель, Ширшов, Федоров — отправились вдоль новой линии к трещине — крутить лебедку, изучать глубины Северного океана…

В работе незаметно бежало время. Наступил новый, 1938 год.

Мы устроили генеральную уборку. Теодорыч приготовил из снега две кастрюли воды. Мы вымыли головы, побрились. Я подстриг «косы», выросшие у Кренкеля.

Москва по радио поздравила нас с Новым годом. Я достал орехи, шоколад, сыр… Каждому выдал по тридцать пять конфет «Мишка на севере». Новогодний «бал» прошел очень хорошо. Только, конечно, елки не было…

В середине января мы увидели красивую зарю. Значит, полярная ночь кончается. Мы обрадовались. Все-таки полярная ночь плохо на нас действует. Мы мало едим, плохо спим. Скорей бы солнце! А пока стоят злющие морозы. Пурга всё свирепствует.

Наш «дворец советов» засыпает снегом доверху. Веселый свободно разгуливает по его крыше. Он очень не любит пурги. Как только пурга завоет, наш Веселый начинает визжать; пурга утихнет — умолкает и Веселый.

Но утихала она редко. Часто бывала такая буря, что за два шага не видать друг друга. В такую метель не выйти из палатки. Но ведь Жене Федорову надо работать в ледяном домике. Там у него все приборы.

Тогда мы придумали. Взяли заступы, лопаты и вырыли в снегу длинный ход. Получился тоннель. Очень похоже на метро, только не подземное, а подснежное. Теперь в самую злую бурю Женя уходит к себе заниматься. Но не всегда он мог работать. Нашу льдину толкало так, что все его приборы вздрагивали.

Буря гнала льдину всё быстрей. Нас несло на юг, к берегам. Даже неудобно стало говорить, что мы на Северном полюсе. Льдину отнесло далеко от полюса.

Мы начеку, настороженны, как зайцы. А вдруг льдина ударится и расколется? Вдруг оторвется продовольственная база? Мы не трусим: просто не хотим, чтобы опасность застигла нас врасплох.

Я приготовил нарты, собрал всё необходимое. Спать стали по очереди.

Снег с шумом падал на крышу палатки. Порой мне казалось, будто мы лежим в барабане. На улице вой, стон, треск, точно стреляют из пушек или трещат моторы больших самолетов. В любой момент льдина может разбиться или перевернуться и потянуть нас за собой. Но братки не унывали.

Настроение у всех было бодрое.

Нередко Петя Ширшов декламировал нам из Маяковского:

Наступила памятная ночь — ночь на 1 февраля. Мне не спалось. В бурю я всегда плохо спал: всё прислушивался, не ломается ли льдина. А буря бушевала уже шестые сутки.

Кренкель дежурил и тоже не спал. Вот он говорит:

— Что, Дмитрич, не спится? Давай сыграем.

— Давай!

Расставили шахматы, засели.

За палаткой воет ураганный ветер. Снег барабанит по стенкам. Петя и Женя спят. Кренкель наступает, я обороняюсь изо всех сил. Мы засиделись. Часов в пять вдруг слышим: трещит палатка!

— Слышишь, Теодорыч?!

— Слышу, Дмитрич! Иди, твой ход!

— Постой, тут не до хода. Пойду посмотрю, в чем дело.

— Сиди, Дмитрич, я выйду.

Он вышел, а я не знаю, что делать: то ли ход обдумывать, то ли товарищей будить? Кренкель вернулся, стал стряхивать с себя снег.

— Ничего не видать, тьма… — Он подсел к доске. — Всё в порядке, играем дальше.

Я сделал ход. Тут палатка опять затрещала. Значит, не всё в порядке. Я стал будить Петю и Женю: