Галимов Брячеслав - Большая волна

Наступила пауза.

– Как воет ветер, – задумчиво проговорил Сэн. – И ночью он завывал, а еще стучал дождь. Вы, конечно, помните эти строки, уважаемый Сотоба:

– Помню, – коротко ответил Сотоба.

Наступила пауза.

– Хорошо, что Йока ушла, – сказал Сотоба и, подняв глаза на Сэна, прибавил:

– Я принял окончательное решение.

Сэн вздрогнул, отвел взгляд и через несколько мгновений произнес упавшим голосом:

– Вы уверены, что это нужно сделать?

– Я не хочу, чтобы смерть взяла меня голыми руками, ослабшего и беспомощного, – жестко сказал Сотоба. – То что должно случиться – неизбежно, так пусть же я умру с мечом в руках, как в бою. Человек не может противиться смерти, но он может позвать ее. Она, всесильная и всемогущая, приходит к любому из нас, когда пожелает; она забирает у нас близких; она безучастна к нашим мольбам, – но она не может не подчиниться нам, когда мы зовем ее. Всемогущая смерть является на наш зов, как покорная рабыня, и выполняет отданный нами приказ. Я прикажу смерти явиться за мной, и она не посмеет ослушаться!

Наступила пауза. Затем Сэн вытер глаза и спросил:

– Когда вы это сделаете?

– Завтра, на рассвете Утро – лучшее время для того чтобы умереть. Утро – начало нового дня, а каждый день – это начало новой жизни. Утром дух силен, ибо связан с вечным началом Высшего Сущего. Утро – лучшее время для ухода в вечность, – отвечал Сотоба и в голосе его звучали торжественные ноты.

Наступила пауза.

– Что я должен буду сделать? – спросил Сэн с тяжелым вздохом.

– Если вас не затруднит моя просьба, уважаемый Сэн, то я хотел бы попросить о двух вещах: во-первых, мне было бы очень приятно провести с вами мои последние часы. Мы станем говорить о поэзии, о мудрости, о том, что мы видели на своем веку, и просто о всякой всячине… Во-вторых, я бы попросил вас позаботиться о моем погребении. Никакой роскоши, никаких излишеств, – пышная погребальная церемония подобна пению для глухого. Мы рождаемся на свет нагими; нас омывают, заворачивают в чистые одежды и кладут в колыбель. Так же должно совершаться и погребение – омыть, одеть в чистые одежды и положить тело в домовину: больше ничего не нужно. Младенцу нет дела до того, лежит ли он в колыбели из золота или в простой, деревянной. Тем более нет до этого дела усопшему; пышность лишь тешит тщеславие тех, кто провожает нас в последний путь, и является кощунством в столь великий момент… И не убивайтесь по мне чрезмерно; поплачьте, если вам от этого будет легче, но не предавайтесь глубокой скорби, не тревожьте мой дух. Я хочу покоя, я заслужил покой… Проследите за этим, мой друг, а еще утешьте, по возможности, Йоку и оградите маленького Такэно от тяжелых впечатлений. Такэно-старшему, когда он приедет, разъясните смысл моего поступка… Это всё, о чем я хотел вас просить. А теперь забудем о том, что случится завтра, и станем радоваться сегодняшнему дню! – Сотоба улыбнулся Сэну и позволил себе легонько коснуться его плеча.

Ночью пронзительный холод высоких небес спустился на земную твердь. Заиндевели и поникли травы и цветы, попрятались и замерли все могущие двигаться земные существа: небесное бытие было гибелью для бытия земного. Рассвет начинался в тишине, которую сегодня не прерывали никакие звуки.

Сотоба остался в доме один: Сэн отправился к страже, охранявшей ворота парка. Как бы хотелось Сотобе чувствовать себя сейчас так, как он чувствовал себя в молодости, перед боем! Тогда тело будто теряло оболочку, превращаясь в могучую силу, такую, как сила урагана, молнии или извержения вулкана, – а мысли, ощущения и желания сливались в одно целое, высшее чувство, подчиняющее себе внешний мир.

Сейчас всё было по-другому. Тело ослабло, разрушающая его болезнь давала о себе знать множеством неприятных и болезненных проявлений; руки и ноги стали немощными, сердце то начинало бешено колотиться, то останавливалось, заставляя жадно глотать воздух. Мысли путались и вязли в странном нагромождении случайных образов и давних впечатлений; голова сильно болела и кружилась, в висках возникали спазмы, доводящие до исступления.

Но Сотобе предстояло сделать еще одно, последнее усилие. Он должен был преодолеть и старость, и болезнь для того чтобы достойно покинуть этот мир. В течение всей жизни Сотоба привык преодолевать свои слабости, и теперь эта привычка пригодилась. Не думая о своей немощи, не обращая внимания на боль, он вначале приготовил одежды для своего погребения, а также все остальное, что полагалось иметь покойнику на похоронах. Затем достал из потайного ящика деньги, которые сберегал сначала на черный день, а потом на свои похороны, – и выложил их на видное место. После чего побрился, вымылся и остриг ногти на руках и ногах. Наконец, он снял со стены свой старый боевой меч и проверил, насколько он острый. Меч был очень острым, поскольку Сотоба всегда держал его в полной готовности.

На этом земные дела были окончены. Осталось совершить последние приготовления души. Они были такими же несложными. Душа Сотобы давно стремилась покинуть этот мир и поэтому очистилась от мирских привязанностей. Тем не менее, нужно было делать все как положено, – уж в такой-то момент, перед лицом вечности, ни в коем случае нельзя было нарушать традиции.

Сотоба уселся на циновку, поджал под себя ноги, положил руки на колени, сосредоточился и закрыл глаза, дабы дать видение внутреннему зрению, области духа.

Как ни странно, дух его скорбел.

«О чем?» – спросил Сотоба. «О земной жизни», – ответил внутренний голос.

Сотоба удивился: о чем тут было скорбеть? О страданиях, болезнях, старости? О несправедливости, жестокости, злобе? О хитрости, коварстве, подлости?

Разве не было счастьем уйти от всего этого навсегда?

«Все так, – ответил голос, – но…»

Сотоба досадливо поморщился, открыл глаза, опять закрыл их и стал думать о вечном. Дух его успокоился.

Между тем, уже рассвело. «Пора», – решил Сотоба. Он взял меч и сразу, не примериваясь, одним движением нанес себе сильный удар в живот, снизу вверх.

Резкая сильная боль заставила Сотобу сильно сжать зубы, чтобы не застонать. Однако сильная боль не бывает продолжительной: через мгновение теплая волна прошла по всему телу и боль почти исчезла. Сотобу бросило набок, и он упал на циновку; его руки и ноги задергались, голова затряслась, – но тут же вслед за этим оцепенение охватило его. Сердце встало; Сотоба вздохнул в последний раз, и умер.

Люди из деревни, присутствующие на погребальной церемонии, с уважением говорили о том, что покойный хорошо подготовился к смерти: все необходимое было припасено им; кроме того, он чисто побрился и тщательно остриг ногти, что не часто делают умирающие.