Зиновий Каневский - ЗАГАДКИ И ТРАГЕДИИ АРКТИКИ

Связь с дирижаблем, напомню, оборвалась 25 мая, через несколько суток начал активную деятельность Комитет помощи. 3 июня двадцатидвухлетний тракторист, а по совместительству киномеханик и радиолюбитель Николай Шмидт из глухого села Вознесенье-Вохма (нынешней Костромской области) и его семнадцатилетний приятель Миша Смирнов внезапно услыхали среди шума и треска в эфире сигналы бедствия из Арктики. Слабенький передатчик Бьяджи издавал едва различимый писк, принятый текст оказался крайне неразборчив, координаты перепутаны, но самое главное было понято. В Москву из дальнего костромского леспромхоза полетела в Общество друзей радио срочная телеграмма Николая Шмидта (своего передатчика у него тогда не было).

Миновали еще сутки, и московский радиолюбитель Иван Палкин сумел не только расслышать, но и запеленговать итальянский передатчик — льдина с бедствующими обрела точные координаты. Уже через неделю Комитет помощи решил послать в район катастрофы целую армаду ледокольных и научных кораблей: «Красина», «Малыгина», «Г. Седова», «Персея». На двух из них имелись аэропланы: экипаж Чухновского на «Красине», экипаж Бабушкина на «Малыгине». Главное действующее лицо всей операции ледокол «Красин» ушел из Ленинграда ранним утром 16 июня 1928 г.

На призыв, донесшийся из Красной палатки, откликнулся почти весь цивилизованный мир (слово «почти» будет разъяснено). На помощь устремились десятка два самых разных судов, от мощного ледокола до крошечной рыбацкой лодки с командой из пяти человек, более двадцати самолетов. На Шпицбергене готовились к выходу на лед отряды спасателей, пеших и на собачьих упряжках. Им предстояло пройти около ста километров от берегов архипелага в глубь Арктики. В общей сложности в спасательных операциях 1928 г. участвовало не менее полутора тысяч человек!

Удивительное, однако, дело: среди стран-спасателей почему-то не оказалось ни США, ни Великобритании двух ведущих держав того времени. Чем можно объяснить мотивы такого «невмешательства»? Отсутствием материальной выгоды? Нежеланием связываться с фашистами? Что касается второго предположения, то кому как не нашим людям должна была претить сама мысль о помощи фашистскому режиму — и тем не менее ни у одного советского спасателя на сей счет не возникло никаких колебаний: гибнут полярники, и тут отступают на задний план любые разговоры об идеологии, о партиях и классах.

«Мы идем на международное соревнование крепости нервов, выдержанности и настойчивости, один факт нашего похода может в значительной степени способствовать успеху поисков Нобиле. Наша задача — благороднейшая из всех, какие могут выпасть на долю человека. Мы идем спасать погибающих, а вернуть человеку к жизни — это непревзойденное, истинное счастье!» так говорил и писал в те дни профессор Самойлович.

А вот поведение итальянских властей невозможно оценить во всей полноте до сих пор. Создается впечатление, будто они действовали по принципу «чем хуже - тем лучше», едва ли не желая гибели своим же согражданам, во всяком случае, генералу Нобиле... Можно воспроизвести восклицание Итало Бальбо, только что узнавшего о потере связи с дирижаблем: «Так ему и надо!». Дальше — больше: всем военно-воздушным атташе при итальянских посольствах в разных странах были срочно даны инструкции препятствовать любым проявлениям симпатий как к самому Нобиле, так и к его экспедиции!

Но и это еще не все. Поразительное практическое бездействие итальянских авиаторов — вот на что обратили тогда же внимание во многих государствах. Лишь один Умберто Маддалена сбросил со своего гидросамолета несколько пакетов с аварийными припасами на льдину с Красной палаткой, и больше пилоты-итальянцы ничем не помогли соплеменникам. Правда, три итальянских летчика погибли на обратном пути со Шпицбергена на родину уже после завершения спасательных работ. Погиб и норвежско-французский экипаж гидросамолета «Латам», на борту которого находился Руал Амундсен.

Еще одна неожиданность — участие норвежца в эпопее 1928 г. Он, мы знаем, за два года до того рассорился с Нобиле, но едва пришли первые вести об исчезновении дирижабля и Амундсена спросили, не собирается ли он принять участие в поисках, он ответил красиво и гордо: «Без промедления!» и, не раздумывая, бросился на помощь к недругу. Можно даже сказать, врагу. Потому ли, что рядом с Нобиле были другие, в том числе любимец Амундсена геофизик Мальмгрен?

Или потому, что слишком уж беспощаден был он раньше к итальянскому воздухоплавателю, слишком нетерпим к его человеческим слабостям?

А может, болела совесть, тяжко раненная еще в далекие годы, когда он, Руал Амундсен, никого не оповестив заранее, тайком, словно злоумышленник, явился в Антарктику, чтобы опередить конкурентов-англичан и первым в истории достичь Южного полюса? Полюса-то он достиг и вернулся домой триумфатором, а вот англичане во главе с капитаном Робертом Скоттом так и не пришли на базу, на побережье, после того, как вслед за норвежцами тоже побывали в заветной точке. «Я пожертвовал бы славой, решительно всем, чтобы вернуть его к жизни, — записал позднее Амундсен, имея в виду былого соперника. — Мой триумф омрачен мыслью о его трагедии. Она преследует меня».

Долгие шестнадцать лет, с 1912 по 1928, его душу бередили тяжелые, скорбные воспоминания. И когда настал решительный час, он произнес: «Без промедления!» Как рассказывали потом те, кто видел в эти мгновения старого полярника, «никогда его лицо, изрезанное глубокими морщинами... не было таким мужественным. Когда он произнес эти слова, вокруг его головы, казалось, засиял ореол». 18 июня гидросамолет «Латам» вылетел из норвежского города Тромсе на север.

Перед самым отлетом Руал Амундсен покончил со всеми земными делами. Судя /по некоторым публикациям, он распродал вещи, расплатился (чуть ли не впервые в жизни!) с кредиторами — так ведут себя те, кто предвидит, предчувствует собственную неминуемую гибель. Вопреки здравому смыслу, вопреки им же самим выработанным железным арктическим правилам безопасности он отправился в свой последний полет с бутербродами в кармане вместо полноценного аварийного пайка, да еще вдобавок, как и в 1910 г., ни единой душе не сообщил о предполагаемом маршруте! А ведь возможных маршрутов было три: к Красной палатке, к группе Мальмгрена, двигавшейся по льду к Шпицбергену, и к тому гипотетическому месту среди дрейфующих полей, где вознесся к небу столб дыма — там мог чудом уцелеть хоть кто-нибудь из группы Алессандрини, из тех шестерых, кого унесло ветром вместе с оболочкой дирижабля.

В какую именно точку устремился Амундсен? Возьму на себя смелость сказать, что об этом мы уже никогда не узнаем. Через 1 ч 40 мин после взлета радиосвязь с «Латамом» оборвалась, он погиб где-то в Баренцевом море, не долетев до берегов Шпицбергена. Несколько месяцев спустя волны прибили к северному побережью Норвегии один из поплавков гидросамолета. Константин Симонов, написавший посвященное Амундсену стихотворение «Старик», закончил его такой строфой: