Анджей Стасюк - На пути в Бабадаг

Итак, формально Приднестровья не существует. Приднестровье не признано ни одним государством. В длину оно насчитывает около двухсот километров, но узенькое, точно европейское Чили. В самом широком месте — чуть более тридцати километров. Ехать туда было страшновато. Нас предупредили — если что, не очень понятно, к кому обращаться. Призрачное государство, и правила поведения в нем довольно призрачны. Однако мы все же рискнули. Повез нас Валерий на десятилетней «вектре». Валерий не боялся ничего: вчера Киев, завтра Москва, послезавтра Вена, так что можно и в Приднестровье — пожалуйста. При коммунизме, когда он работал инженером-агротехником, жизнь была, правда, получше, но и теперь сносно, просто приходится прилагать больше усилий. Да, Валерий не тужил и ничему не удивлялся. Мы хотели въехать в несуществующее государство через самое захолустье, через Рэскэець, где Днестр разделяется на два рукава, петляет, вьется, — на карте он напоминает небрежно брошенную голубую ленточку. Сначала был длинный и пустой мост через реку. По нему с приднестровской стороны ехали только двое мальчишек на велосипедах. На багажниках они везли вязанки хвороста. Потом начинались кукурузные поля, посреди которых стояла будка с одиноким молдавским таможенником в черной форме. Молдавия, разумеется, не признает сецессию этого «государства», предоставив ему только статус своеобразной автономной области, не признает границ, так что паспорт предъявлять не нужно и все такое. Но на всякий случай молдавские таможенники там дежурят. Все-таки в Приднестровье, в Кобасне, находятся крупнейшие в Европе оружейные склады. Предполагалось, что отсюда, из Тирасполя, Советский Союз может двинуть войска на Балканы, Грецию и так далее.

Но таможенник ничего от нас не потребовал. Даже не соизволив надеть фуражку, он вместе с нами изучал разложенную на капоте карту, все эти разливы, повороты, излучины, болота, эти днестровские воды, порой текущие вспять, просто-напросто против течения, постукивал по ней пальцем и говорил, что в самые интересные места на нашей «вектре», пожалуй, не проберешься. Ни фотоаппарат, ни камера его не заинтересовали. Парню было лет двадцать с небольшим, и шпиономания не успела отравить его мозги. Он помахал нам на прощание, мы тронулись и через мгновение оказались на приднестровском посту. Там ситуация была совсем другая. Тоже обшарпанная будка, но пограничников в ней сидело штуки четыре. Какие-то расхристанные — вроде в форме, но такое ощущение, что мы вытащили их из постели, сонных. Шнурки вполне штатских ботинок волочатся по пыли, постсоветский дизайн мятой формы и какая-то внезапная суровость. Они взяли паспорта, и мы моментально ощутили себя врагами. Они смотрели не в глаза, а куда-то в небо, поверх голов, в беспредельность прежнего всесоюзного небосклона. Черт его знает, может, впервые видели чужака? За эти четверть часа проехала фура с сеном и прошла женщина с мотыгой. Их ни о чем не спросили, и они сразу исчезли в кукурузной пустоте. Наконец пограничники велели нам ехать обратно и отправляться в город Бендеры, к начальству, которое сообразит, как с нами быть.

На пограничном переходе в Бендерах царил бардак. Бараки, фанера, шифер, крошащийся бетон, временность и шлагбаум. Атрофия и печаль, сквозь которую просвечивала смутная угроза. Они сразу углядели камеру, и в них пробудился архаический страх людей, которым есть что скрывать. Они утверждали, что мы снимали пограничный переход. Разумеется, мы его снимали, но все отрицали. Они забрали паспорта и втроем или вчетвером удалились в фанерную будку. Мы остались стоять на солнцепеке. Я видел, как А., покрывшись испариной, присаживается на край открытого багажника и медленно, почти незаметно вынимает из камеры кассету и подменяет ее чистой. Никто не обратил на это внимания. Пограничники выходили по очереди, молча нас рассматривали, делали, словно роботы, несколько шагов и опять исчезали в будке. Да, мы для них были врагами. Вне всякого сомнения. Мы угрожали всему, что они имели. Они держали в руках наши паспорта, в которые даже свои печати шлепнуть не могли, за отсутствием оных.

Никто их не признавал, так что ставить печать они не имели права. В конце концов Валерий зашел в будку. Через минуту он вернулся и сказал: им известно, что мы снимали, а это серьезное нарушение — снимать категорически запрещено, но если мы заплатим сто леев, то можем ехать. Мы заплатили. Они даже кассету не потребовали. Мы были врагами, но при деньгах. Нам выдали клочок бумажки, обрывок какой-то квитанции. На обороте они написали от руки: один автомобиль, четыре человека и камера. Такой была приднестровская виза.

Приднестровье откололось от Молдавии в 1992 году. Вспыхнула настоящая война, которая унесла несколько тысяч жизней. На самом деле исторически Приднестровье никогда не входило в состав молдавского государства. Когда после Второй мировой войны Советский Союз отбирал у Румынии земли между Прутом и Днестром, превращая их в очередную союзную республику, Сталин прилепил к Молдавской ССР эту узкую полоску на левом берегу Днестра. Там были индустриализация, энергетика, оборонка и, разумеется, русские, наложившие на все это лапу. На другом берегу остались сельское хозяйство, кукуруза, виноград, деревня, скот и румыноязычные молдаване. Не исключено, что грузин все предвидел и спланировал. Распад своей злополучной империи он спроектировал так, чтобы тот обернулся возможно большим хаосом. Просто он не знал другого способа остаться в истории. В общем, в Приднестровье было слишком много оружия и слишком много русских, так что независимой, зеленой и нищей Молдавии и мечтать о нем не приходилось.

От пограничного перехода до Тирасполя — километров десять. Есть пейзажи и города, которые невозможно удержать в памяти. Вроде бы что-то видишь, но расплывчатое и мутное, словно подсматриваешь чужой кошмар. То есть просто-таки ничего. Какое-то двухполосное шоссе, серые угловатые дома, убогий кумач советских лозунгов вдоль дороги, ржавый «жигуленок» с новыми номерами, идеально имитирующими немецкие, стопроцентно одноэтажная фантазия. Такими были подступы к столице. Мы остановились у базара. Мне не терпелось узнать, как выглядят их деньги. У ворот стояли будки-обменники. Подходишь и протягиваешь молдавские леи куда-то в темноту. Лапу с золотой цепью я разглядел, а лицо — нет. За один лей давали два приднестровских рубля. Пятирублевая банкнота была размером пять с половиной на тринадцать сантиметров. С одной стороны, разумеется, Суворов, с другой — четырехэтажный панельный монстр в стиле шестидесятых годов: надпись внизу гласила, что это «завод Квинт», то есть местная фабрика коньяков, вполне, впрочем, приличных. Так что, с одной стороны, история, захваты, резня Праги, слава российского оружия — главным образом за границей, — а с другой, как ни кинь, выходит водяра в качестве государственной или национальной святыни.