Михаил Скороходов - Путешествие на Щелье

Но в сердце ни на минуту не утихал печальный, прощальный перезвон колоколов Разломанного города. В Мангазею не пойдем, не пойдем!..

Сверкая красной малицей, солнце вышло из своего золотого чума, наклонилось над Обской губой.

До боли в глазах я всматривался в противоположный берег–волнистую, синюю полоску земли.

— Лукомория, — прошептал я. — Тазовская тундра…

Почему–то вспомнился гриновский эпиграф к «Бегущей по волнам»: «Это Дезирада!.. О Дезирада! Как мало мы обрадовались тебе, когда из моря выросли твои склоны, покрытые манцениловыми лесами…»

В это красочное утро мне вдруг представилось, как простерлась над Обью, над синими сопками, закрыв солнце, неумолимо–грозная государева рука–живите, инородцы, в тишине и покое и ясак платите без ослушания! Под мерный шум волн ожили в памяти слышанные в разное время от разных людей народные ненецкие сказания и слились, как речки в озеро, в одну легенду о потерянном и возвращенном солнце…

На той стороне залива–родные места Ваули Ненянга, легендарного ненецкого героя. Может быть, не раздумал он свои думы у костра на развалинах Тагаревыхарда.

Я решил побывать в Мангазее один, без Буторина. Не хочет — не надо. Дойдем до Диксона и распрощаемся. Самолетом — на мыс Каменный. Оттуда — в районный центр Тазовский. И с первой оказией–до Мангазеи.

В моем дневнике есть такая запись:

«10 августа. Вечерний пир в далекой стороне…». Буторин, как обычно, в центре внимания, его стопка наполняется в первую очередь. На столе — дары Ямала и Москвы: дичь, рыба, оленина, крабы, паюсная икра.

В разгар пира корреспонденты атаковали Буторина:

— Вы до сих пор шли по пути древних поморов и вдруг повернете в сторону!

— Это вызовет недоумение у читателей! У вас только один путь — в Мангазею!

— Диксон от вас не уйдет!..

Особенно пламенной, хотя и несколько сумбурной, была речь Агафоновой. И в какой–то момент я почувствовал, что Буторин заколебался. Он слушал, наклонив голову, снисходительно улыбаясь, порывался что–то сказать, но ему не давали слова вымолвить. По–моему, такого дружного натиска не выдержал бы ни один

адмирал. Исчерпав исторические аргументы, Агафонова повела атаку под другим галсом:

— Ну Дмитрий Андреевич! Миленький!..

А я в разговор не вмешивался, молча курил у окна, наблюдая за Буториным. И Архангельске он говорил мне, что ступить на мангазейскую землю — мечта его детства, что зверобойные шхуны, на которых он плавал, иногда заходили в Обскую губу, и его охватывало волнение, оживали в памяти рассказы старых поморов об исчезнувшем древнем юроде. Я не помню, чтобы во время сборов он хоть раз упомянул о Диксоне. И вдруг заупрямился.

Наконец Буторииу предоставили слово. Он встал и, подняв руку, торжественно объявил:

— Идем в Мапгазею.

Общее ликование. Стоя осушаем стаканы. Засиделись до поздней ночи, пели песни. Буторин исполнил свою любимую:

Лучше в Волге мне быть Утопимому, Чем на свете мне жить Нелюбимому…

Утром Татьяна Агафонова предстала передо мной и тельняшке и решительно заявила:

— Я с вамп. Да, на «Щелье». Буду матросом! — она ударила себя кулаком и грудь и начала перечислять океаны, которые переплыла.

— Ну меня–то вы возьмете конечно. Родная газета… — Игорь Запорожец развел руками, как бы подчеркивая безвыходность нашего положения.

— «Водный транспорт»! — воскликнул Книппер. — Само название говорит за себя. Им хотелось пройти на «Щелье» небольшую часть пути, хотя бы несколько миль.

— По–моему, капитан Флинт не отказался бы от таких матросов, — сказал я. — Думаю, и Буторин возражать не будет.

Погода стояла хорошая, полный штиль, и Буторин согласился взять трех человек с условием, что курить они будут только в каюте. Договорились, что, если погода не изменится, мы доставим их на мыс Каменный. Потом «Щелья» пересечет Обскую губу, пойдет своим путем, а корреспонденты прилетят в Тазовский, там и встретимся снова. Когда началась посадка, мы обнаружили на борту «Щельи» еще одного «матроса» — представителя одесской прессы Михаила Малеева. Взяли и его.

Обская губа в это время года редко бывает спокойной. Когда прошли примерно полпути, подул восточный ветер. Остановились в поселке Яптик — Селе (Крепкий мыс), решили высадить пассажиров здесь. Неожиданно на окраине поселка приземлился вертолет — прилетел наш старый знакомый Василий Александрович Борисов, сообщил, что ожидается шторм. Вместе с ним вышел из вертолета и фотокорреспондент «Литературной газеты» Александр Награльян.

Вам письмо, — сказал он, вручая мне конверт, — от Ишимова и Барыкина.

«Необычайно рады, что вы уже в Обской губе, — говорилось в письме. — Еще раз — попутного ветра в алые паруса. Нашего специального фотокорреспондента просим любить и жаловать. Ваши очерки, будущая книга получат первоклассные иллюстрации. Приглашаем вас от имени редакции «Литературной газеты» к нам в гости сразу с Диксона, после завершения перехода. Весь коллектив газеты будет рад вас обоих обнять на Цветном бульваре.

Телеграфный репортаж о переходе через Ямал получен.

Поддерживаем постоянный контакт с Евгением Салтыковым. Просим сообщить, когда (ориентировочно) рассчитываете быть на Диксоне…»

— Наш лучший друг «Литературная газета» приглашает нас в Москву, — сказал я, передавая письмо Буторину.

— Скажу вам по секрету, — сказал Награльян, — редакция собирается заплатить вам командировочные за все время путешествия. Владимир Николаевич Иши–мов и Константин Константинович Барыкин стоят за вас горой. Когда от вас долго не было известий, они всех подняли на ноги. Связались с Архангельском, там тоже приняли меры. Ну, мнение у всех было одно — немедленно искать «Щелью». Готовят вам хорошую встречу в Москве.

Все корреспонденты отправлялись на мыс Каменный, Борисов торопил их. Нам нечего было там делать, мы решили от Яптик — Сале идти прямо в Тазовскую губу. При встречном ветре мы пересекли Обскую губу наискось. Видимость плохая, шли «слепым ходом». Ночью разыгрался шторм, «Щелья» взлетала на гребни волн и проваливалась вниз, глухо стуча днищем.

— Трехбугорный мыс, — Буторин указал влево. — Станем на якорь, переждем.

Мы были уже в Тазовской губе. В разрывах между тучами я увидел очертания высокого мыса. Стали на якорь недалеко от берега. При свете электрического фонарика я записал в дневнике:

«13 августа. В четыре часа утра вошли в Манга–зейское море. Ветер восточный, встречный, шесть баллов, видимость плохая. Ложимся спать».

Валимся на койки одетые, в сапогах. Сквозь сон слышу голос Буторина, его заглушает гул ветра. «Щелью» трясет. Вылезаю из каюты.