Йорген Бич - За аравийской чадрой

По извилистой дороге мы медленно поднимаемся в горы, отгораживающие Мукаллу от материка. Оставляя за собой облако пыли длиной в целый километр, наш лендровер везет нас в самое сердце области Хадрамаут, о которой еще несколько десятилетий назад европейцы ничего не знали.

Здесь нет дорог, лишь изредка можно найти тропинку, по которой проходят караваны верблюдов вдоль вади. Вади врезаются в плоскогорья на сотни метров, хотя водой они заполняются лишь на несколько дней, когда раз в десять-двенадцать лет здесь выпадают дожди.

Когда смотришь на этот ландшафт с самолета, кажется, будто он весь изрезан бороздами и трещинами, но на самом деле это глубокие ущелья. Единственный путь внутрь страны проложен вдоль этих вади, и других видов транспорта, кроме верблюда и джипа, здесь нет. До того как удалось приручить верблюда, внутренние области Аравийского полуострова были необитаемы.

Кое-где в вади растут акации, гигантские корни которых обеспечивают растения влагой, несмотря на почти полное отсутствие воды. Такое же упорство требуется и от людей, которые хотят здесь жить.

Но через каких-нибудь несколько лет двадцатый век ворвется и в этот уголок земли. В небольших городках на побережье уже теперь больше грузовиков, чем верблюдов. Но для машин нужны более совершенные дороги, и во многих местах сейчас ведутся работы по расширению караванных верблюжьих троп, чтобы по ним могли проехать и джипы, и грузовики.

Мы пробираемся через вади и горные цепи, а дорогу, по которой мы едем, можно назвать дорогой лишь при наличии достаточно пылкого воображения. Иногда мы движемся по толстому слою вулканической пыли, такой мелкой и тяжелой, что она брызгами разлетается из-под колес, словно вода. Время от времени мне приходится выверять наш курс по компасу, потому что мы непрерывно петляем из стороны в сторону. Кстати, из-за этого мы едем гораздо дольше, чем я предполагал.

Ночью Аравийская пустыня кажется еще более призрачной, чем днем. Мы остановились возле каменоломни, недоумевая, кому здесь мог понадобиться камень. Остановились же для того, чтобы узнать, можно ли ехать по прямой дальше или надо искать дорогу в объезд.

Вдруг шофер увидел палатку, которая прижалась к огромной каменной глыбе. Он схватил меня за руку, и притом так крепко, что я чуть не закричал во весь голос, но все-таки сдержался.

Обитаема ли эта палатка? По-видимому, она пуста и едва ли за нами кто-нибудь сейчас наблюдает. Но если в палатке есть люди, то, прежде чем встретиться с ними, лучше как следует изучить местность. Эта мера предосторожности здесь никогда не лишняя: а вдруг в палатке живут бедуины, которые недолюбливают незваных гостей.

Сначала все было тихо, потом из палатки послышался слабый шум, и тут же блеснули три винтовочных ствола.

Мы стояли, озаренные лунным светом, и, несомненно, были отличной мишенью для тех, кто находился в палатке. Поэтому мы остановились как вкопанные, но потом я овладел собой и сказал Ниангаре:

— Крикни им, чтобы они убрали свои проклятые ружья. А то ведь чего доброго угробят нас!

Ниангара немедленно выполнил мою просьбу.

Ответом из палатки был смех, явно выражавший такое же облегчение, какое почувствовали мы сами.

Именно облегчение, а не насмешку или злорадство. Из палатки вышел человек и направился к нам. Он все еще держал винтовку, но больше в нас не целился, Тогда мы развели руки в разные стороны, чтобы показать, что безоружны и у нас нет злого умысла.

Он начал с того, что спросил:

— А вы испугались, когда я выстрелил в вас?

— Конечно, испугались, — ответил я, и Ниангара тут же перевел. — И потому будь добр, убери свою винтовку куда-нибудь подальше, а то она может случайно выпалить.

Еще какой-то миг он смотрел на нас немного подозрительно, но, окончательно убедившись, что никакой опасности мы не представляем, опустил винтовку и сделал знак, что мы можем подойти к палатке.

По самым оптимистическим расчетам, в этой палатке могло уместиться максимум четыре человека. Но в ней уже было пять, и им пришлось немного потесниться, чтобы впустить Ниангару, шофера и меня. Стены палатки были из довольно тонкой мешковины, и ветер пустыни легко продувал ее насквозь. Здесь нужно спать в пальто и в обуви. В пустыне обычно бывает очень большая разница между дневной и ночной температурами. Днем термометр показывает свыше 40 градусов, а ночью — чуть выше нуля. В оазисах лужи по утрам бывают подернуты тонкой коркой льда.

Я хотел показать хозяевам палатки, что испытываю к ним самые дружественные чувства, и выудил из коробки несколько сигарет. В дороге они немного отсырели, и их было трудно раскурить. Стало ясно, что нашим хозяевам они не доставляют ни малейшего удовольствия. И тем не менее они докурили сигареты до конца — из вежливости.

Зато я тоже должен был из вежливости отведать немного рыбы, сухой и уже порядком подпорченной. Арабское гостеприимство неотразимо. Его оказывают все: от шейха до простого дорожного рабочего вроде тех, что мы встретили ночью в пустыне. Разница лишь в том, что шейх поставит перед вами на стол самые изысканные яства, а рабочий, который едва зарабатывает одну-две кроны в день, угостит вас гораздо более спартанской пищей. К счастью, мне удалось незаметно сунуть полрыбы в карман.

Между тем рабочие вскипятили воду и приготовили очень горький чай, который отдавал солончаками, мятой и какими-то крепкими пряностями. Чайник ходил по кругу, и скоро в палатке стало тепло и уютно.

Дорожные рабочие по многу месяцев живут без всякой связи с внешним миром. Лишь изредка, когда пройдет караван верблюдов или проедет машина, они могут приобрести немного продуктов, чтобы добавить их к тому рису, который составляет их главную пищу. Но если им не удается достать воды, они идут к ближайшему колодцу за много километров и обратно несут воду на спине. Нельзя не восхищаться стойкостью и твердостью сынов пустыни, которые трудятся в этом покинутом богом краю.

Около часа мы беседовали с нашими гостеприимными хозяевами, а потом улеглись спать.

Палатка оказалась битком набита людьми, но мне было чертовски холодно, хотя я и лег спать в одежде. Кроме того, я надел свою легкую полярную куртку, с которой никогда не расстаюсь, даже когда еду в тропики. Днем она спасает от зноя мои киноленты, а ночью служит для меня одеялом или подушкой. Я натянул на голову капюшон и крепко заснул.

Когда я проснулся на следующее утро, наши хозяева уже были на ногах и стояли возле палатки. Дрожа от холода, я вышел к ним, огляделся. Мы находились в довольно глубоком ущелье, и солнце еще не успело подняться настолько, чтобы согреть этот маленький лагерь, затерянный между крутыми склонами гор.