Роальд Потапов - Неведомый Памир

Было ясно, что барс шел за стадом козерогов, свежие следы которых несколько раз пересекали гребень. Козероги — главная пища этого редкого зверя. До сих пор мне только дважды удалось видеть барса, да и то оба раза на таком большом расстоянии, что я не смог разглядеть его как следует.

Даже следы барса, обычно старые и сильно разрушенные солнцем и ветром, попадались на снежных полях крайне редко. Снежный барс, которого зовут также ирбис, живет в самых труднодоступных скалах вблизи вечных снегов. Он очень осторожен, наблюдать за ним чрезвычайно трудно, поэтому сведений о его жизни на Памире почти нет. Зимняя его шкура, серовато-белая с узором черных пятен и колец, необычайно красива и высоко ценится как у местного населения, так и далеко за пределами гор.

Охота на снежного барса в Таджикистане сейчас запрещена. Только отдельные охотники, число которых очень невелико, имеют право по специальным лицензиям отлавливать барсов для зоопарков, как наших, так и зарубежных. Как зоолог, я имел право добыть хотя бы один экземпляр для коллекции Зоологического института, где, кстати, ни одной шкуры, ни одного черепа с Памира нет. Тем не менее, меня мучили угрызения совести: ведь мог искалечить и совершенно напрасно погубить зверя. Кроме того, по совести говоря, в момент выстрела мной руководил отнюдь не рассудок, а какой-то древний, атавистический импульс — стремление добыть, убить крупного зверя. Видимо, силен еще в людях этот древний инстинкт и как часто толкает он людей вроде бы положительных и даже весьма уважаемых на черную стезю браконьерства!

После безуспешной попытки вскарабкаться на стенку по следам барса я двинулся вниз вдоль нее, рассчитывая выйти на гребень бокового отрога. Водораздел Чечектинки был уже позади, и я оказался в верховьях соседней речки. Выбравшись к намеченному месту, я в нерешительности остановился. Северный склон, по которому мне предстояло спускаться, был довольно крут и весь покрыт снегом. Путь в обход выглядел сложным, трудоемким, а главное, неинтересным. Но и спускаться на «салазках» тоже было рискованно — у меня ведь не было ледоруба.

Усталость и надежда на авось быстро победили осторожность, и, соорудив в два счета из штормовки подобие салазок, я заскользил вниз. Тормозом должен был служить все тот же приклад малокалиберки. Однако скорость стремительно возрастала, а «тормоз» практически бездействовал. Как я ни вжимал приклад в снег, он несся по насту, как ролик по асфальту. Мимо замелькали острые зубцы скал… Нужно было, во что бы то ни стало вырулить вправо, на пологую ложбинку, явно забитую рыхлым тающим снегом и без пугающих скальных зубцов. Это мне, к счастью, удалось, но скорость была настолько велика, что я пропахал ложбину поперек, оставив после себя длинную траншею. Тем не менее, движение мое замедлилось, и я уже сравнительно мягко выскочил на каменную осыпь. Все же основательный удар на какой-то миг пустил горы вокруг в дикую пляску. Перед глазами поплыли круги…

Когда звон в ушах несколько утих, я все еще лежа стал проверять целость своих суставов, одежды и снаряжения. Вроде все было в порядке, пострадали главным образом седалищные мышцы — амортизатор, прямо скажем, неважный. Потом притупившееся за последние часы воображение нарисовало совершенно другой исход спуска, и по спине пополз запоздалый неприятный холодок. Здесь, в лабиринте ущелий, в двадцати километрах от биостанции, на высоте 5 тысяч метров даже простой перелом ноги мог кончиться плохо.

Устроившись на осыпи поудобнее, я решил немного передохнуть. Приключений на сегодня хватало. Пока отходили мышцы ног, взгляд мой рассеянно скользил вокруг, по блестяще-черным плиткам осыпи, и вдруг натолкнулся на странный предмет, лежавший на расстоянии вытянутой руки. Я невольно вздрогнул. Среди камней валялся железный наконечник стрелы, весь покрытый бурым налетом ржавчины. Да еще какой наконечник — двуглавый! Таких до сих пор мне видеть не приходилось. Я только знал, что очень давно двуглавые стрелы применялись для охоты на птиц. Одно из жал было согнуто в дугу при ударе о камень и наглядно свидетельствовало о силе оружия, пославшего эту стрелу. Наконечник был, несомненно, древний и пролежал здесь не одну сотню лет. Потом уже я выяснил, что такие наконечники были в ходу в XIV–XVI веках.

От этой находки мрачноватый кулуар, в котором я находился, едва не ставший свидетелем печальной аварии, стал для меня вдруг уютным, как родная комната. Дав разыграться фантазии, я почти наяву видел, как крадется древний охотник, подходя снизу к пасущимся у снежной кромки уларам, как он напряженно целится из-за вон той скалы, как звонкий удар о камень обрывает свистящий полет стрелы. Промах! Шутка шуткой, но кто может поручиться, что с тех пор сюда заглядывал хоть один человек?

Гребни памирских хребтов посещаются очень редко, главным образом охотниками, геологами, топографами и альпинистами. За долгое время экскурсий по гребням я только раз встретил человека. Это было все на том же хребте Музкол, на гребне, севернее пика Зор, в месте, которое я привык считать своим владением, где даже и следа человека ни разу не попадалось. Поэтому вид согбенной фигуры, ползущей в лоб на крутой подъем, был настолько необычен, что я первым делом на всякий случай спрятался за камни и некоторое время наблюдал за встречным в бинокль.

Двух минут было достаточно, чтобы признать в фигуре несомненного, ярко выраженного представителя славной когорты геологов, и я бодро запрыгал вниз, к нему навстречу. Геолог был удивлен не менее меня.

…Спрятав найденную стрелу в рюкзак, слегка прихрамывая и значительно менее резво, я продолжал спуск. Дальше пришлось двигаться по руслу маленького ручейка, протекавшего по узкой долинке. Потом, резко повернув к востоку, долина заметно расширилась, принимая справа и слева такие же небольшие притоки. Выйдя к этому месту, я увидел ярко-зеленые пятна альпийских лужаек; меня приветствовал оглушительный свист сурков. Коричнево-желтыми столбиками они торчали у зияющих черных провалов — входов в норы. Между норами, группировавшимися в небольшие колонии, тянулись вытоптанные во время взаимных визитов тропинки. Несколько зверьков, застигнутых сигналами тревоги на кормежке в стороне от нор, со всех ног мчались к спасительным входам, слегка задирая пышные длинные хвосты.

Забавные существа эти сурки, хотя охотники их и не любят: своим милицейским свистом — сигналом тревоги — сурки заранее предупреждают всех четвероногих и пернатых обитателей гор о приближении опасности. И право же, они стоят того, чтобы рассказать о них поподробнее.