Роальд Потапов - Неведомый Памир

Стенолаз исчез и больше не появлялся. Или это был просто бездомный бродяга, или гнездо находилось далеко отсюда. Нужно было продолжать поиски колонии клушиц. Выбрав еще один перспективный маршрут, я тяжело вздохнул и вновь пополз вверх.

Только к вечеру в сильно разрушенной скале я нашел группу старых, увы, опять старых, гнезд. Неудача была очевидна — пора было спускаться. Я искал явно не там, где надо.

Из скального лабиринта я вышел только на закате, проделав напоследок стремительный спуск по большой, метров триста в длину, осыпи. Катание с осыпей — единственное развлечение среди сменяющих — друг друга трудных подъемов и утомительных спусков. Нужно только выбрать хорошую осыпь, достаточно сыпучую, из мелких камней и с хорошей крутизной. По такой осыпи можно нестись вниз сломя голову, делая огромные прыжки и скользя при приземлениях и толчках вместе с осыпающимися камнями. Местами удавалось развивать порядочную скорость.

Выбравшись на открытый пологий склон, мягко спускающийся к плоскости долины, я сразу же попал под удары свирепого, холодного ветра. Солнце уже село, холодные тени закрыли долину, скрывая детали ландшафта, и только обширные пятна наледей четко выделялись в наступающей темноте.

Гнезда клушиц мне удалось найти только чуть ли не месяц спустя в ста с лишним километрах от Аличурской долины. Лагерь Леонида, к отряду которого я успел присоединиться, стоял в верховьях Оксу. Проработав целый день в теплом ущелье реки Беик, правого притока Оксу, я возвращался в лагерь напрямик, пересекая обширное пространство, заваленное крупными древними моренами. Когда-то, во время оледенения, здесь было царство льда, и сейчас бескрайние пространства, погребенные моренными холмами, напоминали о былой мощности ледников.

Неожиданно я попал в небольшой скалистый каньон. Стены каньона были сложены красивыми красноватыми скалами. Я решил отдохнуть в этом тихом месте.

Однако не прошло и нескольких минут, как жутковатые завывающие стоны заставили меня вскочить на ноги. Звуки были совершенно демонические и доносились из-за поворота ущельица. Я поспешил туда. Когда я завернул за угол, крики смолкли, и в конце ущелья мелькнул силуэт улетавшей клушицы. В стене, что возвышалась передо мной, чернела дыра, края которой были заляпаны птичьим пометом. Затаившись между рухнувшими глыбами, я стал ждать. Минут через пятнадцать крики возобновились с новой силой. Они явно исходили из этой дырки в стене. В тот же момент появилась клушица. Не замечая меня, она прямо проследовала к дыре, присела на ее край и, оглянувшись, юркнула внутрь. Крики усилились. Это орали голодные птенцы, и, судя по голосам, птенцы уже крупные. Дыра располагалась в самой середине стены, но стена была не более пятнадцати метров высоты, и добраться до гнезда было вполне возможно.

На следующий день мы явились к гнезду и, не обращая внимания на забеспокоившихся клушиц, взялись за дело. Забравшись наверх с прочной веревкой, мы укрепили ее как раз над гнездом. Затем Леонид уверенно и ловко спустил меня, как на лифте, прямо к дыре. Как только моя физиономия оказалась на одном уровне с нишей, оттуда с отчаянными воплями стали один за другим высигивать птенцы. Они были уже вполне оперившиеся и наверняка покинули бы гнездо сами на следующий же день. Птенцы выскакивали столь быстро, что я, как говорится, и рта разинуть не успел. Крылья, не привыкшие к работе, не могли долго держать их, и они один за другим приземлились на противоположную осыпь. Одну из молодых клушиц удалось поймать, но с выкармливанием ее ничего не получилось. Она упорно отказывалась брать корм и вскоре погибла от истощения.

Взрослые же клушицы жили в неволе хорошо. Однажды у биостанции поймали подраненную клушицу. У нее было перебито крыло, и она не могла летать. Я сделал ей небольшую вольеру, где она довольно долго жила, быстро привыкнув к людям. Ела она все, что ей давали, — кашу, зерна, мясо, хлеб. Крыло вскоре зажило, но пользоваться им она все равно не могла. Мне наверняка удалось бы привезти ее в Ленинград, но однажды я обнаружил, что вольера пуста. Какая-то сердобольная душа на станции решила дать птичке «свободу», но выпустила на верную гибель — наверняка ее придушила первая же собака.

Место было найдено случайно. К вечеру ветреного дня я неожиданно вышел на широкую и какую-то очень уютную седловину. Скальный амфитеатр ограничивал седловину с одной стороны, с другой уходил вверх крутой склон. Громадные геометрически правильные скальные обломки валялись на зеленой поляне седловины, как абстрактная мебель какого-то неведомого великана. И всюду — под скалой, на траве, между обломками камней — валялись кучи уларьего помета, перья, а в пыли под стеной на солнцепеке были выбиты большие лунки — здесь, должно быть, улары «купались», принимая солнечные ванны и очищая оперение от паразитов. Похоже было, что птицы только что покинули это место и сейчас вернутся. Я решил замаскироваться и подождать.

Близился вечер. Погода была плохая; мокрый снег с пронизывающим ветром внезапно накрыл седловину клубящимся облаком. Пришлось уходить. Пересекши седловину, подгоняемый в спину снежной метелью, я начал быстро спускаться — и вдруг наткнулся на группу уларов, поднимавшихся вверх после вечерней кормежки. Крупные серые птицы сразу же оторвались от склона и понеслись наискосок вниз, скользя планирующим полетом на расставленных крыльях. Я даже ружья поднять не успел.

Два дня перед этим я пытался застрелить улара, но меня преследовала неудача. Эта крупная, весом до трех килограммов, птица нередка в горах Памира, но держится чрезвычайно осторожно. Добыть же улара было совершенно необходимо, поскольку в коллекциях Зоологического института не было ни одного памирского экземпляра. Стоял конец мая, и улары на утреннюю кормежку спускались еще очень низко, почти до 4100 метров, а на дневной отдых поднимались на триста метров выше. За два предыдущих дня мне ни разу не удалось подойти к уларам хотя бы на сотню метров — расстояние, необходимое для верного выстрела из малокалиберной винтовки. Подраненного улара обычно взять не удается. Но зато сейчас я нашел место, которого улары явно не минуют ни утром, ни вечером. Имело полный смысл сделать здесь долгую засаду.

…Кажется, я поспел вовремя. Снежные шапки Музкола из лиловых уже превратились в серые, и едва была окончена возня с маскировкой, как раздался первый свист проснувшихся уларов. Трудно описать словами, как великолепно звучат голоса этих птиц в торжественной тишине горного рассвета. Звуки, издаваемые уларами, довольно разнообразны, но особенно приятен протяжный свист — обычный позыв, который слышится особенно часто. Начинаясь с низкой ноты, он быстро поднимается вверх и как бы тает в дрожащем, разреженном воздухе. Первому улару ответил другой, потом третий, и скоро утренняя перекличка была в разгаре. Тщательно осматривая окружающие скалы в бинокль, я, наконец, заметил одного из них метрах в трехстах над седловиной. Он стоял на верхнем выступе скалы, освещенный лучами восходящего солнца, и время от времени свистел. Затем он внезапно исчез — видимо, стал спускаться на завтрак.