Сергей Кондратьев - Необычные случаи на охоте и рыбной ловле

Теперь другое — «необычное». Почему три косули позволили мне расстреливать их как мишени? Я был у них на виду, двигался, лязгал затвором, из-под которого звеня вылетали пустые гильзы. Косули должны были заметить врага, и все же они не ушли. Напрашивается предположение, что убитая первым выстрелом мать руководила табуном и с ее гибелью остальные косули растерялись.

Но возможно и другое объяснение. Грохот выстрела в горах обычно повторяется многократным раскатистым эхом. Быть может, на изощренный слух косули этот грубый треск и гул действуют ошеломляюще, как удар по голове, и животные теряются, не понимая, где источник шума, и не зная, куда бежать. В моем личном опыте я отмечал это неоднократно. Таким образом, это «необычное» перешло в категорию «вполне вероятного».

Однажды мы с товарищем стреляли с вершины крутого склона в косуль, бродивших под деревьями на дне котловины. После того как две косули упали, остальные разбежались в разные стороны, причем одна из них пошла прямо на нас, и я убил ее в двадцати шагах.

Климат горной страны трудно сравнивать с климатом низменностей. Так, несмотря на разницу в 10 градусов по широте, средняя годовая температура в вершине Судзуктэ значительно ниже московской. Но высокое горячее солнце компенсирует эту разницу. В тени мороз, а на пригреве сидишь в одной рубашке.

Погода у нас часто капризничала, иногда прямо поражая своей неустойчивостью. Вот что произошло, например, в начале июня 1924 года.

Со 2 по 5 июня стояли жаркие дни. 5 июня в час дня температура плюс 28,1, в 9 часов вечера плюс 20,0. 6-го числа в течение ясного и ветреного дня температура быстро понижается.

В ночь на 7-е начинается снегопад. Утром и вечером мороз, в час дня — 0,6. К вечеру снежный покров достигает двадцатисантиметровой толщины. Снег продолжает падать и в ночь на 8-е.

Неожиданной порошей необходимо воспользоваться, и утром я выхожу на охоту. За перевалом в Бальджу «откопная» дорога, сооруженная еще «Монголором», некоторое время змеится близ самого водораздела Баин-Гола и Бальджи.

Долина Баин-Гола заслонена от путника вершинами лесистых бугров, а вся верхняя часть долины Бальджи видна отсюда как на ладони. За нею далеко, на самом горизонте, сияют пологие купола гольцов в верховьях Сугунура, правого притока Хары.

Присев на камень, я стал внимательно просматривать и самую долину и вдающиеся в нее поперечные отроги. При большом поле зрения такое тщательное прощупывание взглядом весьма полезно, особенно с биноклем в руках. Но в то время мы как-то еще не догадались пользоваться биноклем во время охоты.

Я вышел из дому уже после восхода солнца, и приходилось прикрывать рукой и щурить глаза от слепящих лучей, отраженных девственным снегом.

Первое, что меня поразило,- поверхность ближайшего увала. Над чистой искрящейся пеленой снега пылали огненные венчики купальниц. Это было красиво по краскам и вместе с тем нелепо, незакономерно.

Вспоминая сейчас об этих «жарких цветочках» над снегом, я невольно перекинулся памятью в холодный осенний день, когда мне довелось подниматься на громадный голец Бага-Хэнтэй в верховьях Толы. Закатное солнце повисло над дальними хребтами, а я карабкался навстречу ему и «необычному» по восточному склону горы.

Достигнув вершины гольца, я окинул взглядом его западную покать, и у меня дух захватило. Обширный склон подо мной горел и переливался миллионами огней.

Это была какая-то сверкающая, искрометная мантия, ниспадавшая в далекий лес. Ничего подобного мне не приходилось видеть. Я просто оцепенел от удивления и долго смотрел как зачарованный на это бесшумное, живое, ослепительное блистание. Какой волшебник осыпал исполинскую гору алмазами в этот вечерний час?

Я спустился по каменистому склону до травяного покрова и увидел обилие каких-то мелких сложноцветных растений с белыми, уже побуревшими цветами. Недавний дождь, пройдя над склоном, выпал переохлажденной водой, и она, едва коснувшись растений, обволокла их прозрачными ледяными чехликами. А солнце превратило лед в драгоценные камни.

Вернемся в Бальджу, Я долго обшаривал глазами долину, пока мое внимание не привлекли темные пятна на склоне дальнего поперечного отрога. Взгляд задержался на них. Пятна шевелятся, и это изюбри! Звери, продолжая пастись, медленно передвигались к гребню, собираясь, видимо, перейти в сивер на лежку. Подойти к ним уже не оставалось времени, и поэтому, прикинув расстояние (около километра по прямой), я опустился на снег, положил винтовку на камень и открыл стрельбу.

Изюбри испуганно потоптались на месте, затем быстрым шагом двинулись к лесу и скрылись. Все же я успел выстрелить по ним семь-восемь раз.

Теперь закон повелевал мне выйти на след. Дойти до места кормежки можно было двумя путями: или по тальвегу Бальджи и потом вверх по отрогу, или по водоразделу Бальджа — Судзуктэ. Я выбрал второй путь, чтобы избежать крутого спуска и крутого подъема, и неторопливо зашагал по плоскому лесистому гребню, мало, впрочем, веря в успех похода, так как ни один олень, уходя в лес, не сделал судорожного прыжка — верного признака ранения.

Я прошел примерно половину расстояния, когда из-под оснеженного куста раздалось тревожное стрекотание рябчика, перешедшее в треск взлета. Рябчик тотчас же сделал посадку на ветку молодой березы шагах в двадцати — двадцати пяти от меня. Очень удобное расстояние для стрельбы по рябчику. И как он сел! Не спрятался, сучок выбрал сухой, и весь выделился на фоне неба.

Я подумал: «Если изюбри не ранены, они, потревоженные, уйдут далеко, а раненый все равно не уйдет. Поэтому рябчик в сетке не помешает».

Я тщательно прицелился и выстрелил. Рябчик не шевельнулся,

Я выстрелил во второй раз. Рябчик не шевельнулся.

— Черт! — тихо сказал я. И выстрелил в третий раз.

Рябчик застрекотал и поднял голову.

Что за наваждение? И рябчик и охотник, каждый по-своему, переживали «необычное».

Я опустился в снег у дерева, рядом с которым стоял, прижал к нему, как и раньше, цевье, а левый локоть опер о колено. Винтовка замерла неподвижно, как в станке, и тогда я выстрелил в четвертый раз. Рябчик застрекотал, спрыгнул на другой сучок, пониже, и вытянул ко мне шею, как бы желая рассмотреть, что за чертовщина происходит там, под сосной.

Не меняя положения, я почти машинально выпустил последнюю пулю из обоймы. На рябчика она не произвела никакого впечатления. Тогда я встал, махнул на рябчика рукой и громко сказал ему два-три слова. Рябчик затрещал крыльями и улетел.