Луи Жаколио - В трущобах Индии

В конце первой главы этой части мы оставили Кишнаю в глубоком раздумьи. Придя к своим приверженцам, которые ждали его с нетерпением, он поделился с ними своими опасениями. Он был почти уверен, что браматма присутствовал при его разговоре с вице-королем и знал поэтому все их махинации. Необычайное движение, замеченное шпионами в Джахаре-Бауг, указывало на то, что вождь общества готовит какую-то экспедицию, направленную, конечно, против них. Необходимо действовать немедленно, и Кишная поспешил вернуться к ним, чтобы вместе обсудить, какие принять меры. Им незачем скрывать от себя, что они не могут положиться на окружающих слуг; ни один из факиров, по его мнению, не согласится идти против браматмы, как только последний откроет им всю истину. Весьма возможно, что они и теперь уже все знают; он заметил, например, у Варуны недоверчивый тон, чего раньше тот никогда не смел показывать; при таких обстоятельствах весьма легко может случиться, что весьма самозванный Совет Семи в пять минут попадет в мышеловку, не имея возможности оказать какое-либо сопротивление.

В эту минуту вошел Варуна с докладом, что падиал бежал; факир нашел обе плиты открытыми, а потому не может быть и тени сомнения в том, что помощь пришла к заключенному извне.

— При таких обстоятельствах мы не узнаем ничего положительного, — сказал Кишная, когда факир вышел. — Я нарочно приказал похитить падиала, чтобы вырвать у него признание, в каких отношениях находится он с браматмой. Я узнал недавно, что он изменяет нам в пользу последнего, и возможность убедиться в этом теперь ускользнула от нас… Заметили вы равнодушие, с каким Варуна сообщил нам эту новость? Я едва сдержал свой гнев… Не следует принимать резких мер в данный момент, — но мне очень бы хотелось отправить его туда, откуда только что улизнул ночной сторож.

— И ты хорошо поступил, Кишная! — сказал Тамаза, старый, опытный и хитрый туг, который вместе со своим начальником был душою Совета Семи. — Это послужило бы к тому только, чтобы скорее приступили к исполнению задуманных против нас планов. Мое мнение, что побег этот подтверждает все твои подозрения и показывает, как важно было не допустить падиала к допросу.

— А Утами, единственный, кому я доверял, — он исчез с самого утра…

— Если его не убили, чему я расположен верить, — продолжал Тамаза, — то он перешел на сторону врага. Верь мне или не верь, Кишная, но некогда терять времени на бесполезные слова; надо перехитрить наших врагов и действовать.

— Что сделаешь ты с одними нашими силами?

— Ты ли, Кишная, с твоим изворотливым умом, предлагаешь мне такой вопрос? Неужели ум спит у тебя и ты не видишь, что предпринять?

— Мой план уже давно готов, я хотел лишь узнать твое мнение, прежде чем приступить к его исполнению… Каков твой план?

— Между нами нет сторонников постыдного бегства. Отправляйся к своему союзнику, английскому вице-королю; расскажи ему обо всем, и он даст тебе батальон, чтобы окружить Джахара-Бауг. Через десять минут нам нечего будет опасаться наших врагов.

— Об этом думал и я, Тамаза! Но ты не боишься, что англичанин отклонит мою просьбу?

— Почему?

— Слух об этом аресте распространится не в одном только Беджапуре. — Нана-Сагиб, живущий теперь среди обманчивого спокойствия, узнает также об этом и тогда его не взять. Сэр Лауренс знает это и потому-то до сих пор не хотел захватить браматму. Для него несравненно важнее поимка Нана-Сагиба, чем уничтожение общества «Духов Вод».

— Вопрос серьезный, действительно! Но поимка вождя восстания сделается совершенно невозможной, когда мы будем побеждены.

Кишная не успел ответить старому тугу, — портьеры, закрывавшие дверь, раздвинулись, и на пороге показался дежурный факир.

— Что случилось? — спросил с тревогой древний из Трех.

— Во дворце англичан сильное волнение; мы отправились навести справки к слугам-туземцам и узнали, что полковник Ватсон, начальник полиции, найден умирающим в своей постели с кинжалом правосудия в груди… Вице-король в страшном гневе. Мы слышали, проходя мимо открытых окон дворца, как он кричал своим людям: «Сто долларов тому, кто приведет мне Кишнаю».

— Чему ты улыбаешься? — спросил начальник тугов; он принял это за намек на себя и покраснел под своей маской.

— Английский сагиб может предложить еще больше и не разорится.

— Я не понимаю тебя.

— Как, сагиб, ты не знаешь Кишнаи?

«Если ты его знаешь, ты умрешь», — подумал туг, судорожно сжимая рукоятку своего кинжала.

— Кишная, — продолжал факир, — был начальником злодеев душителей, которые наводили ужас на всю провинцию; но месяцев шесть тому назад его повесили с двумястами его товарищей.

— Ага! — воскликнул туг, успокоенный этими словами. — А какое отношение может иметь Кишная к смерти полковника Ватсона?

— Я знаю об этом не больше твоего, сагиб; я только повторил слова великого вождя англичан.

— Хорошо, можешь идти к своим товарищам. Скажи им, чтобы они не уходили из караульного зала.

Не успел выйти факир, как Кишная воскликнул с мрачной радостью:

— Браматма сделал неосмотрительную глупость, отдав приказание исполнить приговор, произнесенный прежним советом против Ватсона; теперь месть в наших руках. Подождите меня здесь, я иду к вице-королю.

И не дожидаясь ответа своих товарищей, Кишная бросился в потайной ход, который вел к Лауренсу. Пройдя через потайное отверстие, он снова закрыл его и с минуту не показывался из-за портьеры.

Зал был пуст. Вице-король находился, вероятно, у кровати умирающего. Это обстоятельство благоприятствовало намерению туга. Он подошел к письменному столу, покрытому книгами и бумагами, и нажал звонок.

Появился секретарь.

— Предупреди своего господина, — сказал начальник душителей, — что Кишная к его услугам; пусть приходит один, иначе он не найдет меня.

Туземец поклонился и вышел.

Осторожный туг скрылся за портьерами окна, положив руку на тайный механизм, чтобы моментально исчезнуть, если сэр Лауренс не исполнит его требования.

Спустя несколько минут в зал входил вице-король. Он был один, а окно, где скрывался туг, было за его спиной; последний вышел из-за портьеры, сделал несколько шагов и остановился. Удивленный тем, что никого нет, вице-король быстро обернулся и увидел того, кого искал. На лице его было выражение человека, доведенного до высшего предела гнева.

— Негодяй! — крикнул он дрожащим голосом. — Тебе не пройдет даром, что ты осмелился посмеяться надо мной… Как, после всего, о чем мы условились с тобою, ты осмелился убить одного из самых верных и преданных мне друзей!

— Милорд, — отвечал Кишная серьезно и торжественно, — горе помутило твой рассудок. Я оправдаю себя одним словом…