Бенгт Даниельссон - Счастливый остров

Так и оказалось. Хикитахи сообщил, что часто принимал участие в языческих ритуалах, показал даже место, где некогда стоял самый чтимый марай (святилище) на острове. Однако чем больше мы расспрашивали, тем яснее становилось, что добрый Хикитахи не настолько тверд в своих воспоминаниях, чтобы сообщить нам достаточно достоверные факты или дать связный рассказ. Старик то и дело искал нужное слово, подолгу бормотал что-то про себя. Наконец он заявил:

— Приходите завтра пораньше, пока еще прохладно. У меня от солнца все в голове путается.

Разумеется, назавтра мы пришли к нему на рассвете, но то ли день выдался необычно жаркий, то ли по какой другой причине — во всяком случае Хикитахи и на сей раз поминутно сбивался. Когда наступало просветление, он рассказывал много интересного, но затем надолго погружался в раздумье или произносил бесконечные монологи. Мы уже потеряли было всякую надежду выудить из него что-нибудь членораздельное; вдруг Хикитахи оживился и произнес:

— А почему вы не спросите Те Ихо?

— Кто это такой — Те Ихо? — спросил я.

— Это наш последний тахунга, ученый. Он все знает.

— Странно, — заметил я. — Что-то я никого не припоминаю с таким именем.

— Это потому, что Те Ихо никогда не выходит, — объяснил Этьен. — Он целый день сидит дома и размышляет.

Имя Те Ихо почему-то показалось мне знакомым, и я попросил назвать его полностью. «Те Ихо а те Панге», — ответили мне. Так ведь это же не кто иной, как Теи хоте Понги, о котором нас просили узнать! — сообразил я. Значит, он жив! С Этьеном во главе мы помчались в противоположный конец деревни и вскоре очутились перед домом Тангихиа, где, как нам сказали, поселился Те Ихо.

— Где Те Ихо? — в один голос воскликнули мы с Этьеном.

Тангихиа показал на сарайчик поодаль. Мы прошли туда и заглянули внутрь. Стены из некрашеной жести украшались лишь испачканным изображением Иисуса, выполненным в ярких красках, отличающих обычно американскую рекламу сигарет. Пол из грубых, нетесаных досок явно избегали мыть без особой нужды. А посреди пола спал старик, положив голову на пустую консервную банку.

Мы стали звать его. Наконец Те Ихо поднялся и вышел наружу. В сумраке помещения я не мог как следует разглядеть старика, а когда впервые увидел Те Ихо при дневном свете, то чуть не вскрикнул от удивления: «Но это же белый человек!»

Его кожа была не темнее кожи жителя Южной Европы, волосы и борода — седые, а что касается черт лица, то в любом шведском доме он мог бы сойти за деда Мороза.

Те Ихо ласково приветствовал нас обычным иа ора на , потом молча сел на пороге, ожидая, что мы скажем. Мы сразу взяли быка за рога и спросили, не поведает ли он нам что-нибудь о старине. Те Ихо наклонился, словно не расслышал или не понял нашей просьбы, долго и внимательно разглядывал нас и вдруг рассмеялся. Затем стал опять серьезным и сказал:

— Извините, но я не мог удержаться от смеха: вы, попаа , спрашиваете о старине, между тем как никто из островитян ею не интересуется…

Он помолчал немного, потом продолжал:

— Посмотрите на мои волосы. Они были седыми еще тогда, когда Тангихиа мальчишкой делал лодочки из ореховой скорлупы. Сейчас он взрослый, и уже его дети играют на берегу. Когда мои волосы только начали седеть, я подумал: я старый человек, и я устал. Я видел Рароиа в давние времена, когда люди поклонялись еще старым богам и уважали старые обычаи. Я — последний, кто помнит старую науку. Когда я умру, старое время умрет со мной. Мой долг собрать молодежь и рассказать обо всем, что я видел и слышал. Пусть они и их дети знают свое прошлое, знают, как жили их предки и какие дела свершили. Я научил молодых всем старинным песням и танцам, какие знал, но когда начинал рассказывать о делах и вере предков, они только смеялись и говорили: «Да ну, все это скучные выдумки. Нам хочется послушать про автомобили, самолеты, пароходы». Я уже тогда плохо видел и сказал Тангихиа, чтобы он записал все мои рассказы в большую книгу. Но уже через несколько дней ему надоело, а ни у кого другого не было ни охоты, ни времени. И я подумал, что видно богу так угодно, чтобы старина умерла со мной. Но однажды появилось судно, на котором приплыли три попаа. Они пришли прямо к моему дому и попросили поведать все, что я знаю. Я понял тогда, что бог не забыл меня и послал этих троих попаа , чтобы они записали старую науку — пусть все увидят, что она так же важна, как все написанное в библии. Поэтому я ответил, что охотно расскажу то, что помню. Они очень обрадовались и обещали скоро вернуться. Когда они уехали, все молодые собрались у меня и сказали, что раз уж трое попаа приезжали записывать рассказы о старине, значит, эти рассказы стоят больших денег. Они просили меня научить их тому, что я знаю, чтобы они тоже смогли разбогатеть. Несколько недель я учил их, вроде как Моисей преподал законы своему народу, начертав их на каменных плитах. Тупухоэ даже полную тетрадку исписал, но это была, конечно, лишь частица нашей древней науки. Скоро он сдался, а за ним и остальным начало надоедать. Несколько месяцев спустя все оставили меня и забыли мои рассказы. Я еще долго с нетерпением ждал тех троих попаа , но они так и не вернулись.

Те Ихо грустно улыбнулся и достал из какого-то тайника большую жестяную банку. Порывшись в ней, он вынул окурок сигареты и закурил. Потом немного призадумался и заговорил снова:

— С тех пор прошло пятнадцать лет, а может быть, двадцать или двадцать пять. Откуда мне знать? До сегодняшнего дня никто не спрашивал меня о старине — и опять пришел попаа. Возможно, есть в этом свой сокровенный смысл… Я охотно сообщу все, что вы захотите узнать. Мы попросили его вспомнить то, что он когда-то хотел передать молодым.

— Это будет долгая история, — ответил старик щурясь, — потому что тогда придется начинать с сотворения мира.

Мы заверили, что не имеем ничего против, и Те Ихо, поколебавшись, приступил:

— Вначале была только Пустота. Ни мрака, ни света, ни суши, ни моря, ни солнца, ни неба… Только безмолвная, неподвижная Пустота… Прошло неисчислимое количество времени. И вот Пустота начала шевелиться. Она бурлила и росла и превратилась наконец в По — великую ночь без границ и очертаний. Все было мраком, глубоким, непроницаемым мраком. Снова прошло неисчислимое количество времени, и По также стало подходить к концу. Новые неведомые силы вступили в действие, ночь превратилась в океан, а в толще океана образовалось новое вещество. Поначалу это был только песок, но затем песок превратился в прочную землю, которая поднималась все выше и выше. И вот на свет появилась Папа, матерь земли. Папа разрасталась и стала большой страной, первой изо всех. А над Папа, матерью земли, покоился Атеа, отец неба.