Йозеф Кац - Таллин. Любовь и смерть в старом городе

Связь между посещением общественных бань и заражением неисцелимой болезнью была очевидна. Однако медики решили, что причина ее — не половая распущенность, а сама… горячая вода и пар.

Решив раз и навсегда обезопасить горожан от неведомых «частиц болезни», якобы просачивающихся в раскрывшиеся от тепла поры кожи, магистрат опечатал все общественные бани. Фактически на протяжении всего XVII века они стояли в Таллине закрытыми, вновь возвратившись к работе лишь в следующем столетии — правда, уже за городской стеной, в предместьях.

Вероятно, и на новом месте они оставались домами свиданий. Во всяком случае, совместное мытье женщин и мужчин таллинские полицейские правила запретили лишь в 1807 году.

От многочисленных «заведений для холостяков», существовавших в XIX — начале XX века в таллинских предместьях, сохранились лишь запечатленные в воспоминаниях старожилов названия: «Желтая обезьяна», «Белая блоха», «Венеция». Да еще — крохотная калитка в городской стене: современные байки упорно связывают ее со «скользкой дорожкой», которой не упускали возможности воспользоваться в относительно недавнем прошлом любители плотских наслаждений.

Уверяют, будто бы пробита она была в ту пору, когда Таллин все еще числился в списках крепостей Российской империи: ежедневно с закатом солнца половинки городских ворот накрепко запирались, что создавало посетителям домов терпимости явное неудобство.

Ночевать в борделях Каламая «позолоченной молодежи» было явно не с руки, дожидаться рассвета — долго, перелезать крепостную стену через чердаки и крыши прилепившихся к ней домов было в темноте и сложно, и небезопасно. Потому будто бы они попросту скинулись — и подкупили главу Ревельской инженерной команды: за хорошую мзду тот позволил кутилам прорубить в давно устаревших морально городских укреплениях калитку «для своих».

Втайне якобы был изготовлен комплект ключей от нее. Причем замок был устроен таким хитроумным способом, что открывался он исключительно в том случае, если все «ключники» собирались открыть его одновременно.

Байка, конечно, замечательная. Тем более что и дорожка, начинающаяся от прохода в стене, ведет к улице Кёйэ — Канатной, носившей в XIX веке немецкое имя Репербан: точь-в-точь как и знаменитая гамбургская «улица греха». Только вот крохотные воротца появились никак не раньше середины тридцатых годов прошлого столетия: прорублены они были в рамках кампании по благоустройству нынешней Торниде вяльяк — Башенной площади.

В известном смысле Таллину не повезло: для дам здешнего полусвета за восемь минувших веков не нашлось ни своего Тулуз-Лотрека, ни собственного Куприна — невоспетыми остаются они и поныне.

Но, быть может, именно в этом для города и заключается подлинное везение? Любовь продажная, оставаясь для культурного текста города явлением маргинальным, заставляет поверить: все это оттого, что Таллин любит исключительно по-настоящему. Старомодно и наивно — как провинциальные барышни, фланировавшие два века тому назад между ярмарочными лотками под сенью нигулистских лип. Бескорыстно и безвозмездно. Требуя взамен только одного — верности.

На фоне уличных переименований, которыми советская власть щедро одарила Старый Таллин, имя основоположника реализма в эстонской литературе — писателя Эдуарда Вильде — выглядело вполне «либерально».

Непонятно, правда, чем провинился перед коммунистами средневековый повар Таллинской ратуши Ханс Дункер, чье имя улица, тянущаяся от площади Колесного колодца к ратуше, носила изначально.

Однако в год восьмидесяти пятилетия прозаика он был удостоен «персональной» улицы. Просуществовала она, правда, недолго: в 1963 году переименование было внезапно аннулировано — и в честь Эдуарда Вильде назвали улицу в новом жилом районе.

Мимо таких странных поступков городская молва пройти не могла: в кратчайшие сроки фольклору было необходимо осмыслить и объяснить, с чего это вдруг писателя «возвысили» до одной из улиц центра, а потом — «сослали» на окраину?

Неофициальное объяснение гласило: вначале краеведы отыскали свидетельство того, что молодой Вильде, будучи корреспондентом тартуской газеты, жил в некой гостинице на улице Дункри, приезжая в начале двадцатого столетия по делам в Таллин.

Но потом будто бы старожилы начали вспоминать, что это была не гостиница, а «меблированные номера», причем очень сомнительной репутации. Вильде действительно бывал в них, но совсем не в рамках журналистских расследований…

Так этот или не так — документально проверить и по сей день, похоже, никто не удосужился. Курьеза ради стоит добавить, что средневековое название улице Дункри тогда так и не вернули, присвоив имя Вана-Тоома — Старого Тоомаса.

Если учесть, что в «земной» своей жизни будущий ратушный флюгер был ландскнехтом, то можно не сомневаться: и с обитательницами «Красного монастыря», и с банщицами улицы Сауна был он знаком не понаслышке.

Может, именно поэтому в 1989 году горисполком счел за лучшее вернуться к самому первому названию улицы — и возвратил ей имя средневекового повара ратуши Ханса Дункера…

Шанса покрасоваться в позаимствованных из музея турнирных доспехах Таллин не упустит, но по натуре своей он не столько «город-рыцарь», сколько «город-купец» и «город-ремесленник». Обстоятельная неспешность, трезвый расчет и граничащая с прижимистостью бережливость во все времена были горожанам ближе, чем склонность к эскападам и авантюрам.

Прославленные на всю Европу авантюристы платили ему взаимностью: маршруты их путешествий в Россию, кажется, специально прокладывались по территории современной Прибалтики в объезд Таллина. Даже Тарту может похвастаться хранящимся в университетской библиотеке письмом с автографом Казановы. А уж в курляндской столице Митаве — нынешней латвийской Елгаве — маг и чернокнижник Калиостро морочил головы тамошней знати с десяток дней.

До Ревеля ни один, ни другой добраться так и не удосужились. Возможно, предчувствовали: делать им здесь особенно нечего. В лучшем случае — разве что попробовать повторить успех своего знаменитого предшественника — Дон Жуана. И пускай в Севилье, на родине коварного сердцееда и легендарного дамского угодника, о предпринятом им путешествии на далекую северную окраину средневековой Ойкумены даже и не догадываются, таллинцам до того и дела нет. Они-то твердо знают: Дон Жуан их родной город посещением почтил. Одиннадцать миллионов одних только советских зрителей — тому порукой.

Жанр киномюзикла строгого соответствия историческим реалиям не подразумевает: если с экрана уверено распевают: «Но Дон Жуан и в Таллине бывал», значит, так оно и есть, бывал.