Александр Берман - Среди стихий

Почему же я ругаю шлямбур, когда я воспользовался им в тяжелый момент? Так, наверное, капитаны парусных кораблей ругали пароходы, но, терпя бедствие в океане, спускали на воду паровой катер, чтобы спастись. Они, наверное, были бы не прочь, чтобы не стало пароходов, превративших океаны в озера, а парусных капитанов в устаревших чудаков. Но я верю, человечество защитит и сохранит альпинизм. Для чего? Я не знаю. Когда мы выходим в горы, нами руководят не соображения, а чувства, которые трудно объяснить.

Наша с Мишей стена

К 1957 году почти все самые интересные вершины и стены Главного Кавказа были покорены. Пройдены маршруты на Ушбу, Чатын, пик Щуровского, Шхельду-Тау, Вольную Испанию, на Тютю-Баши в стенном варианте... Но стена Донгуз-Оруна оставалась непокоренной. Тогда мы сделали ее с Мишей Хергиани.

Те дни ясно выделяются в моей памяти. Маршрут наш до сих пор не повторен, но дело не в этом: что касается нас с Мишей, стена Донгуз-Оруна стала для нас чем-то очень личным.

Мы работали инструкторами в альплагере "Шхельда". В один прекрасный день купались, а потом загорали на чистой траве. Тогда я и предложил Мише такой вариант: стена Донгуза под ледовую Шапку и Шапка в лоб. Он сразу сказал мне: "Давай одевайся, поехали смотреть". Мы встали и попросили машину у начальника лагеря товарища Шевелева. "А куда вы?" - "Мы на Донгуз". "Что, с ума сошли? - "Нет, мы только посмотреть и потом обратно". - "Черт с вами, но сразу доложите мне по возвращении". Видно, были у нас такие лица, что он подумал, будто эти два диких свана решили лезть немедленно.

Я вам скажу, что наш начальник Шевелев был по душе нам. Он нас очень уважал, а мы - его. Мы всегда были готовы для таких приятных людей сделать все, что угодно, и для лагеря. Я еще потом расскажу об этом человеке.

Было решено заявить восхождение на Донгуз-Орунскую стену на первенство СССР по альпинизму.

Существование заочных соревнований по альпинизму меня уже тогда удивляло, но, когда серьезные люди вокруг меня идут в ногу, я тоже иду.

Когда мы с Мишей узнали в 1955 году про соревнования, то был у нас такой разговор: как же, ведь альпинизм - это дружба, а дружба - это когда радуешься успехам друга? Но что получится: если я буду соревноваться с ним за медали, запоет у меня в душе та же альпинистская радость? Нет, она будет немножко испорчена, если победит он. Тогда нужно решить вопрос: может быть, плохие у нас самих души? Но если нет, то кто-то хочет нам их испортить. Зачем?

Но как мы могли говорить против медалей, если еще не завоевали ни одной?

Теперь медали завоеваны, и я говорю: не нужны альпинизму медали.

Альпинизм не приспособлен для соревнований. В них заключена опасность, и не только для жизни. Но, конечно, человек всегда может поступить как он хочет: есть соревнования или нет.

Однажды я читал, как погиб в Антарктиде Роберт Фол-кон Скотт. Его дневники. Прочел и понял: это останется людям навсегда. Это будет над войнами, и над рекордами скоростей, и над соревнованиями. Ведь дело не в рекордах, не в цифрах и гонках, а просто в том, каков был человек, как смог он жить и как смог умереть.

Я отвлекся, простите, но я все время думаю о Мише.

Заявку нашу приняли, с трудом, но приняли. Федерация альпинизма СССР считала, что эта стена слишком опасна. Тем более что наверху заканчивается ледовым отвесом.

Мы с Мишей обрадовались, что разрешение получено, что нас так признали. Признание вызвало радость, но жили мы в мыслях уже на стене.

В утро перед нашим выходом на Донгуз-Орун нас привезли в машине к развилке дороги, и через два часа мы подходили к стене, там близко...

Сначала нас было четверо, кто должен был идти на стену. Потом... Кузнецов в книге "Горы и люди" пишет так: "...потом Курбан отказался. Его можно понять: слишком много детей у него. А тут и Женя жениться решил".

Читаю и чувствую: что-то не так. Я спрашивал тех, кто хорошо знает русскую грамматику: дословно приводит Кузнецов все Мишины слова? Мне сказали: нет, раз нет кавычек, значит, мог изменить. Тогда я буду обращаться к Кузнецову, не тревожа Мишину память. Александр Александрович, вам кажется, что эти люди испугались? И вы говорите об этом Мишиным голосом? Это неаккуратно. Нет же, это было не так. Курбан и Женя, как очень опытные альпинисты, поняли, что мы в то время были подготовлены лучше и что такую стену удобнее брать вдвоем. Как альпинисты, они не могли этого не понять. Александр Александрович, взгляните на эту стену - вы альпинист, постарайтесь - и тоже поймете.

Курбан Гаджиев и Женя Тур пожертвовали своим успехом ради нас. Наша радость после победы стала их радостью. Когда человек струсит, так не бывает. Я очень хорошо вижу: когда человек радуется откровенно или когда немного нет.

Спасибо вам, Курбан и Женя, за вашу большую жертву и за вашу большую чистую радость!

Абалаков Виталий Михайлович сказал мне перед выходом: "Иосиф, смотри, ты старший".

Я был старше Миши на одиннадцать лет.

Из-за перевала пришел отец Миши - альпинист, мастер спорта Виссарион Хергиани. Он отозвал меня в сторону и сказал: "Прошу, побереги Мишу. Это моя единственная просьба". И он ушел через перевал ждать вестей. Не хотел он оставаться под стеной.

Много друзей собралось смотреть за нами с земли. Потом мы все время чувствовали их взгляды, и даже ночью.

Мы шли по старой Донгуз-Орунской тропе. И все высматривали апфх. Это жаба. А может быть, лягушка. Не очень я их различаю, все они в горах худощавые и далеко прыгают. Миша за мной шел - и оглядывался. А я вперед смотрел. Достаточно было одному заметить и сказать другому. Хорошо, если апфх встретится с правой стороны.

Немножко по росе прошли, и вдруг как выпрыгнет такая с длинными ногами на целый метр через тропу и справа налево. Ну, значит, теперь удача. Мы знали, что теперь возвращаться не будем, и запели старую сванскую песню:

Буба, Буба, какучелла,

Буба - старый человек,

выпить хочет араку

для веселия души,

Буба какучелла...

Буба, Буба, какучелла,

Буба - старый человек,

девушку он захотел

для веселия души,

Буба какучелла.

Буба, Буба, какучелла,

Буба встретить хочет друга

и спросить его: "Откуда

ты идешь? Куда идешь?"

Буба какучелла-а...

Развеселились, идем на подъем. И постепенно уже лес прошли, на ледник вступаем, по леднику идем - загораживает стена от нас целый мир, а мы на нее смотрим, притихли.

"Вот она, Миша", - сказал я.

"Вот она, Иосиф. Сами к ней идем..."

Под стеной заночевали. И слышали всю ночь, как идут камни. Знали, что в палатку не попадут, но грохот проникал в душу; запах гари заползал в палатку. Тут-то мы и поняли, почему с этой ночевки возвращались многие.

Миша спросил меня: "Иосиф, как твой ампутированный палец?" (Незадолго перед этим на высоте я отморозил ногу). Я сказал, что раз его нет, то нечего о нем и спрашивать. Я сказал довольно резко. Миша спросил из-за страха за меня, а не за себя, но если я вышел, то разве можно меня так спрашивать?