Владимир Санин - Большой пожар

«Вы, нынешние…» с иронией говаривал Дед.

В обшем, к «нынешним» он относился не так уж плохо, но явно давал понять, что сравнения с ветеранами мы нн выдерживаем. Во-первых, мы балованные – и техника у нас куда лучше, и денег нам больше платят, и звания офицерские дают; во-вторых, все мы – дохляки, чуть что бежим в поликлинику, а в отпуск норовим урвать путевку на курорт; в-третьих, что вытекает из предыдущего, не любим и не умеем по-настоящему работать в условиях высокой температуры, а давим пожар силой, и посему настоящих тушил у нас можно пересчитать по пальцам.

– Надо, к примеру, потушить чердак пятиэтажки,– Дед заранее морщится,

– а нынешний хватает ствол и бегом на пятый этаж. Его спрашиваешь: «А где рукава?» – «Забыл!» И бегом за рукавами. Прибегает. «А где лом?» – «Внизу оставил!» И бегом за ломом. Смех один! Не пожарный, а клоун. Настоящий пожарный в огонь без оглядки не попрет, он спокойно, без суетни, выйдет из машины, проверит снаряжение, наденет КИП, возьмет два рукава, лом, топор, ствол – и топ-топ, топтоп, не торопясь, чтоб дыхание не сбить; а как войдет в горящее помещение, не будет, как псих, дым водой разгонять, а принюхается, прислушается, щекой или рукой, как индикатором, определит, где очаг – и тогда начнет воевать. А вы, сколько вас ни учишь, прете, как носороги, не умом, а силой тушите, очаги находить не умеете. Ну, умеете, конечно, но плохо. А почему? А потому, что балованные, дохляки, с каждым прыщом ходите на физиотерапию, на курорты ездите…

И так далее. Из нынешних Дед признавал только Кожухова, Головина и Чепурина, которые, конечно, тоже были балованные, но все-таки прошли выучку у самого Савицкого, почитаемого Дедом безоговорочно.

– У пожарного, – учил Дед, – есть три главных врага: дым, огонь и начальство. (Мы считали – четыре: еще и столовая в УПО, с ее неизменным гороховым супом и жирной свининой.) Что касается дыма и огня, то кое-кто из вас кое-чего может, а вот с начальством обращаться умел только один Савицкий. Вы, когда власти на пожар приезжают, вертитесь вокруг них, как балерины, впечатление производите, доказывете, что очень умные и образованные, – и руководить тушением пожара некому; Савицкий же всегда находился не у штабного стола с его телефонами, а поодаль, чуть в дыму; приезжает начальство: «Где полковник?», а им: «Пожалуйста, пройдите, только, будьте любезны, поосторожнее, тут ножку вывихнуть можно и пальтишко испачкать». Иное начальство так и остается возле штабного стола, полагая, что от одного его вида пожар потухнет, а другое принципиально идет за информацией к полковнику; а он берет под ручку, тянет поближе к дыму, информирует: «Это все чушь, пустяки, ничего особенного» – и переводит разговор на футбол. Послушает начальство про «Динамо», нанюхается дыму, накашляется всласть и радорадешенько подальше отойти. А Савицкий вдогонку: «А какой красавец гол был в самую девятку, видели?» – «Видел, видел, потом!» И начальство никому не мешало. А если очень упорный попадался, Савицкий, скажем, на пятый этаж водил – для удовлетворения любознательности… С юмором был человек! Помните, Гулин мансарду разнес? Вылетел бы с боевой работы как из пушки, не будь у Савицкого чувства юмора. Дело было так. Уленшпигель зимой нашел в подъезде щенка, принес его в караул и уговорил Гулина поставить на довольствие. Дворняга выросла, Уленшпигель назвал ее Полундрой и обучил всяким фокусам. И вот приезжает Савицкий на разбор тушения дачи, из глаз молнии, выстроил нас и только рот раскрыл, Полундра – «гав-гав-гав!». Это Уленшпигель моргнул, без команды Полундра никогда на построении не лаяла. Савицкий; «Пошла вон!», снова рот раскрыл, а Полундра – «гав-гав-гав!». И так до тех пор, пока полковник не сдался: махнул рукой, посмеялся вместе со всеми, погрозил Гулину пальцем и уехал.

В настоящий пожар, когда было не до шуток, терпеть не мог посторонних. Помню, тушили поздней осенью жилой дом, жильцов пришлось эвакуировать, все мокрые, злые, замерзшие, и тут через оцепление просочился к штабу видный собой мужик, в дубленке и лисьей шапке. Я баллон в КИПе менял, все видел. Мужик важный, с большим чувством собственного достоинства, привык к унижению. «Кто здесь главный?» – спрашивает. Ему кивают на Савицкого, который в это время внушает начальнику тыла за бездействующий гидрант, сам не на полковника похож, а на ночного сторожа: в старом брезентовом плаще, битой каске, весь в копоти, грязный. Ну, мужик видит, с кем имеет дело, и этак покровительственно: «Вы, что ли, здесь командуете?» – «Ну, я. Чего надо?» – «Здесь во дворе мой гараж, прошу принять меры…» А Савицкий: «Кто здесь из милиции?» Подскочил майор: «Слушаю, товарищ полковник!» – «Возьмите этого товарища, посадите в машину и отвезите за пять километров. Выполнять!»

Но из всего этого нельзя делать вывод, что Дед идеализировал свое время. Хотя и ворчал, что «у нас вооружение было, как при Петре, а у вас и пеногенераторы, автолестницы…», но именно новое вооружение он освоил лучше других: и очень жалел, что оно появилось так поздно, кода он был «уже на излете». Да и к молодежи Дед относился с симпатией, хотя посмеивался над ромбиками Высшей школы, где нас, по его мнению, пять лет учили, как сдувать друг у друга конспекты и пускать пыль в глаза; и еще но мог нам простить того, что во внеслужебное время мы ходили в джинсах. «Виданное ли дело, – возмущался он, – за штаны платить столько, сколько за стиральную машину! За дерюгу, которой трешка – красная цена!»

Но что совершенно повергало Деда в прострацию, так это сегодняшняя модная мебель. Если джинсами он только возмущался, то к мебели из трухи относился с нескрываемым презрением и пришел в совершеннейший восторг, когда мода, совершив крутой виток, вновь неслыханно возвысила красное дерево: буфеты, кресла и столы, которые Дед когда-то покупал в комиссионных за бесценок и реставрировал, теперь стоили бешеных денег, и наша квартира была обставлена такой мебелью, какую только в музее и увидишь. А тумбочку XVIII века, которая обошлась Деду в десятку, Ольга и в самом деле утащила в музей.

Кстати говоря, в гарнизонный фольклор вошла и история о том, как Дед получил свою первую квартиру. Случился пожар в старом четырехэтажном доме; старые дома вообще горят хорошо – перегородки, перекрытия деревянные, на совесть просушенные, недаром разного рода умельцы, когда такой дом сносят ради нынешнего блочного, со всех сторон сбегаются за бросовым, никому не нужным деревом: скрипки из такого дерева делают! Но в тот пожар дерева никому нс досталось: взорвался газ, а лето стояло знойное, да еще ветерок поддувал, и дом запылал, как факел. К счастью, пожар случился днем, жильцов в доме оказалось немного и их более или менее благополучно вывели-вынесли по сильно задымленной внутренней лестнице. И лишь к одной женщине, которая взывала о помощи из окна третьего этажа, а этажи в доме были высоки, никак нельзя было пробиться изнутри; то есть, будь у пожарных в запасе пяток минут, обязательно бы пробились, но, судя по обстановке, такого запаса не имелось. Проще всего было бы спасти женщину по трехколенке, но как раз под ней люто горел второй этаж, пламя так и рвалось в окна.