Наум Шафер - Дворняги, друзья мои...

10 марта 2001 г.

Когда я писал для этой книжки последний очерк – о Дейке – я не предполагал, что он будет опубликован в газете «Павлодарская неделя» уже после смерти моего героя. Да, Дейк погиб. Погиб в пятилетнем возрасте – в полном расцвете молодости, здоровья и собачьего оптимизма – сильный, мускулистый, выносливый. Его намеренно сбил, вернее, убил лихач, мчавшийся на бешеной скорости в автомобиле и не захотевший повернуть руль чуть-чуть вправо. Убил мгновенно, на моих глазах – в тот момент, когда Дейк остановился на проезжей части улицы и повернул назад голову, чтобы удостовериться, что я иду следом. Это случилось 5 апреля 2001 года, на перекрёстке улиц Лермонтова и Советов. Мы возвращались с новой квартиры на старую за очередной сумкой с вещами, а Дейк всегда был нетерпелив, когда приближался к дорогому его сердцу привычному дому на улице Дзержинского.

Никогда не забуду, как целый поток машин сначала притормозил, а потом медленно объезжал меня с двух сторон, давая возможность дотащить до тротуара неимоверно отяжелевшее тело Дейка. А ведь каждый водитель, сидящий за рулём, тоже, очевидно, куда-то торопился – на семафоре несколько раз менялся зелёный и красный свет, надо было успеть проскочить, но машины двигались медленно, как бы отторгаясь от промчавшегося лихача и отдавая последний «салют» погибшей собаке.

В связи с этим мне вспомнилась заметка в газете «Известия», под которой была воспроизведена фотография умного и доброго сенбернара с очень грустным взглядом. Автор заметки, Лидия Григорьевна Коханская (Орша, Белоруссия), рассказав о благородстве пса, закончила повествование так: «Мы все стараемся быть достойными Персика, умной и благородной собаки».

Вот так. Не собака достойна человека, а человек стремится быть достойным собаки. Эти слова могут вызвать возмущение только у тех двуногих, которые давно позабыли про такие понятия, как «верность» и «непродажность».

Строгая документальность этой книжки не предохранила её (я это хорошо чувствую) от некоторых сантиментов и попыток очеловечить собаку. Но тут я ничего не моту с собой поделать. Трудность состоит в том, что невозможно абстрагироваться от взглядов на предмет, о котором пишешь, и от личных ощущений, которые испытываешь постоянно – с самого раннего детства. Здесь у меня есть союзник – непопулярный ныне Карл Маркс. «Мужчина не может снова превратиться в ребёнка, не впадая в ребячество, – писал когда-то основоположник так называемого научного коммунизма. – Но разве его не радует наивного ребёнка и разве сам он не должен стремиться к тому, чтобы на более высокой ступени воспроизводить свою истинную сущность?»

Вот почему, подобно своему поведению в далёкие детские годы, когда я бегал вслед за «собачьим фургоном», чтобы при помощи лёгкого камешка отпугнуть зазевавшегося пса и спасти его, – так и теперь, в 70-летнем возрасте, приезжая в очередной раз в Москву или Петербург по «делам» Булгакова и Дунаевского, я иногда подолгу стою то у входа в метро, то у автобусной остановки, подальше от центра. Смотрю на унылых бродячих собак и терзаюсь, что не в силах им помочь… А они понимают (я в этом убеждён), что при скоплении людей есть больше шансов, чтобы кто-то обратил на них внимание… Вот пишу эти строки и вспоминаю молодую тёмно-серую собаку, свернувшуюся калачиком, но с поднятой головой: она время от времени вытягивала её вслед проходящему в метро человеку, а в глазах – надежда и ожидание: может быть, этот захочет стать моим хозяином а может быть, тот? Молодая, она ещё полна розового оптимизма, в отличие от «стариков», которые уже потеряли веру в человека, а просто здесь стоят или лежат с отрешённым видом, потому что деваться некуда. Как бы в насмешку, природа «закодировала» в собаке неистребимое тяготение к человеку, даже при полном разочаровании в нём. Тяготение нередко сопровождается боязнью. Поманит человек пса – тот отскочит, а потом осторожно пробирается на прежнее место. Парадокс в том, что собаки не голодны (на мимолётную кормёжку люди не скупятся) – кое-где валяются недоеденные корки и недоглоданные кости. Собака ищет не кость, а хозяина. Как тут снова не вспомнить мудрое изречение писателя Юрия Яковлева: не у каждого хозяина должна быть собака, но у каждой собаки должен быть хозяин!

Больше всего мне ненавистна не столько жестокость по отношению к нашим «меньшим братьям», сколько лицемерие с оглядкой на «нравственность». Подобное лицемерие довольно остроумно высмеяла студенческая газета «Да!», прибегнув к условному приёму диалога Собаки и Человека. Роль Собаки взяла на себя студентка-журналистка, а функции сердобольного Человека-теоретика согласился выполнить известный павлодарский администратор, на чьей совести тысячи изуверски казнённых собак: трудно предположить, что он не информирован о ветеринарах, которые в целях экономии разбавляют водой «усыпляющий» укол, обрекая животное на длительные предсмертные мучения… Вот фрагмент такого диалога:

«СОБАКА….почему поступаешь так жестоко с моими друзьями – бездомными кошками и собаками. Зачем нас уничтожать?

ЧЕЛОВЕК. Бывают в жизни такие моменты, когда делаешь что-то против своей воли. Но делаешь это сознательно, чтобы потом получить меньший урон. Самое дорогое для человека – это жизнь, здоровье. Эти твои друзья где только ни ходили и, естественно, набрались всяких паразитов. Они стали опасными для твоих сородичей и людей. Таких собак и кошек нужно изолировать, ограничить от общества, чтобы, не дай бог, ты не заболел. Если мы разбогатеем, я за тебя готов платить не только 500 тенге, а 1000 заплачу, чтобы только потом построить такой дом, дворец, где твоих друзей можно было содержать. Но пока самый радикальный способ – убрать их».

Посмотрите, как ловко, с использованием известной фразы Николая Островского («Самое дорогое для человека – это жизнь») одна проблема подменяется другой. Вместо того чтобы обрушить свой гнев на тех, по чьей вине расплодились бездомные кошки и собаки, наш высокопоставленный администратор с притворными вздохами ополчается на несчастных животных, которые ни в чём не виноваты. «Если мы разбогатеем…» Да никогда мы не разбогатеем (прежде всего – духовно) с такими мыслями и настроениями. Подай нищему сейчас, а не жди, когда разбогатеешь!

Впрочем, зачем осуждать павлодарского теоретика? У него были великие предшественники. Академик Павлов и его последователи с казарменно-канцелярским усердием замучили в вивариях («во имя науки»!) сотни тысяч собак, а потом соорудили «Памятник собаке». Видеть не хочу этого фарисейского памятника… А вот есть на Аляске другой памятник – собаке Балту. Вожак упряжки, Балт потерял своих «подчинённых» во время сильной морозной пурги, но, надрываясь из последних сил, дотащил до поселка пакет с целебной сывороткой, спасшей жизнь людям, которые уже потеряли надежду на выздоровление. Вот к этому памятнику я возложил бы цветы! Не только в честь Балта. Но и в честь людей, оценивших собачий подвиг – между прочим, тоже «во имя науки». Но такой науки, которая неразделима с подлинной нравственностью.