Геннадий Ананьев - Князь Воротынский

– Ишь ты, чего нехристь удумал! – не сдержался воевода волоколамский. Не спросив дозволения у царя высказать свое мнение, продолжил так же громко: – Зови, государь, полки из Пскова и Новгорода, ламские бери! Ярославские покличь, да тверские! Иль хан крымский без головы вовсе?! Узнает, что рать полчится против него, поспешит увести свои тумены. Клещей испугается. Князь Вельский со своими полками тоже спать не станет!..

– Духа ратного много в твоей, воевода, речи, только разумности никакой. О Литве не запамятовал ли?

– Что Литва?! Возвернем все, если что она захватит. С лихвой возвернем, как татар угоним!

– Сколько ратников положим, возвращая свои же крепости? Не сподручней ли схитрить с Магметкой-нехристем? Что ты, брат мой Шигалеюш-ка, скажешь?

– Шертную нужно посылать…

Сказал и осекся, почувствовав враждебность бояр и воеводы. Только лицо самого царя не изменилось, как было уставшим, помятом бессонницей, так и оставалось. И глаза не гневно глядят. Это придало уверенности Шаху-Али. Заговорил, не оглядываясь больше на бояр и воеводу.

– Мухаммед-Гирей хочет вернуть могущество Орды времен хана Вату, для того и Казань захватил, для того и на Москву налетел. Следующий его ход – покорение всей Орды… Так хочет он. Только, как я думаю, чингизиды не захотят, чтобы ими правил Гирей. Султан турецкий тоже не согласится потерять влияние на Тавриду. Разве Мухаммед-Гирей не знает этого? Знает. Получив шертную грамоту, он поторопится в свой улус и, как я думаю, больше не воротится никогда. Останется в обнимку с шертной грамотой, о которой уже через месяц можно будет забыть.

– Твоими бы устами да мед пить, – недовольно буркнул воевода, но царь Василий Иванович осадил его:

– Мы, воевода, не на ярмарке! И потом… Шигалей – чингизид! Он знает о делах ордынских лучше нас с тобой. Ты вот что, ступай, готовь гонца. Выбери из младших своих воевод. Дюжину с ним охраны. Добрых конников и в сече умелых. А мы, благословясь, за грамоту сядем.

Готова была она к утру, и гонец с охраной помчал ее в ставку крымского хана, меняя коней на ямских станах. К следующему утру ему надлежало во что бы то ни стало передать грамоту князю Воротынскому.

В самый раз прискакал гонец к князю, и тут же посольство позвали к хану. Шел князь Воротынский со товарищи в шатер Мухаммед-Гирея, не ведая, с миром ли будет отпущен, посечен ли татарвой. Не осмелился глава посольства сломать цареву печать, несмотря на то, что сделать это хотелось и ему, и всем остальным.

Дьяк Посольского приказа даже предложил:

– Дозволь, князь, распечатать? Прочтем, все сделаю по-прежнему. Комар носа не подточит…

– Нет! Не вольны мы охальничать!

Поклонившись поясно крымскому хану, подал князь Воротынский грамоту цареву и замер ожидаючи. Чем дело кончится?!

– Читай, – бросил Мухаммед-Гирей толмачу, и тот затараторил сразу по-татарски, и начала сползать маска непроницаемости с лица крымского хана, не в состоянии был он скрыть гордое довольство: сбылась его мечта, Россия признала себя данницей. «Астраханских князей поставлю теперь на колени. Ногаев покорю! Не союзниками они моими станут, а подданными! Что тогда для меня турецкий султан?! Он станет моим младшим братом!»

У послов отлегло от сердца. Мир, стало быть, воцарится, сами они живыми-здоровыми воротятся, а разор, татарами учиненный, устранится с Божьей помощью.

Толмач закончил тараторить, Мухаммед-Гирей, помолчав малость, заговорил властно:

– Передай, князь, князю Василию, что мы уходим. В Рязань. Там будем стоять. Не долго. Кто хочет выкупить из плена своих родичей, пусть поспешат.

Мухаммед-Гирей ликовал. Да и могло ли быть иначе? Он добился всего, чего хотел добиться: Казань его, Россия унижена, признавшая себя его, крымского хана, данницей. Полон взят несколько сот тысяч, а это – горы золота, вырученные от продажи гяуров в рабство; десятки караванов, навьюченных мехами, дорогими одеждами, золотом и серебром потянутся теперь без всякого препятствия в его улус, воины его заживут богато и поддержат своего удачливого хана во всех его начинаниях. Тумены с охотой пойдут на Астрахань, встанут против ногаев, если те не признают его, ханской, над ними власти. Сегодня ногаи – союзники, и это хорошо, но лучше, если они станут частью его улуса. «Так будет! Мы добьемся этого!» В общем, у крымского хана гордыня отодвинула на задний план здравый смысл.

Послов Мухаммед-Гирей отпустил милостиво, выделив для их охраны своих гвардейцев, а сам тут же велел свертывать шатры.

Без опаски уходили захватчики и уводили великий полон, который в несколько раз превышал число туменов крымских, хотя тысячи несчастных еще прежде были отправлены в степь к промежуточным татарским базам. Отпустил Мухаммед-Гирей и брата. Тот тоже уползал, еще более обремененный полоном и награбленным. У того не было перевалочных баз с караванами для добычи, потому как готовил Сагиб-Гирей казанское войско к походу спешно, собрать караваны для добычи не успел – увозили казанцы награбленное на русских бричках, за которыми брели связанные русскими же веревками те несчастные, кто не успел укрыться от налетчиков в лесных чащобах и кому теперь всю жизнь тянуть рабскую лямку и упокоить душу свою не среди христиан-братьев, а у басурман-нехристей.

Они проклинали себя за нерасторопность и благодушие, и воевод царевых, так опростоволосившихся, не заступивших пути ворогам. Подать собирать – любо-дорого, а рать блюсти, тут нерадивцев хоть отбавляй.

И верно судили пахари да ремесленники: по нерадивости и верхоглядству воевод, да из-за ошибок самого государя уходили ханы-братья по своим улусам, весьма довольные содеянным. Столь же благодарны были Аллаху эмиры, беки, мурзы, огланы и даже простые воины, только Евстафий Дашкович не разделял общей радости: основная часть его казаков простояла в осаде Одоева, Белева, Воротынска и не смогла основательно поживиться. Пустяшным окажется куш каждому казаку после раздела. Стоило ли ради этого идти в поход против своих же единоверцев?! Конечно же, нет. Думал атаман казачий, как бы исправить положение, и видел единственный выход – разграбить Рязань. С ханом разговор повел не напрямую, в обход:

– Повели, светлый хан, снять осаду с городов верхнеокских. Пусть мои казаки тоже к Рязани коней направят.

Мухаммед-Гирей тут же раскусил хитрость атамана. Ухмыльнувшись, согласился:

– Посылай гонцов. – И добавил: – Когда мы уведем свои тумены в улус наш, останешься с казаками в Рязани. На несколько дней.

Воспрял духом Дашкович, тут же гонцов отрядил, повелев им поспешать.

– И чтоб не волокитили бы, а прытко ко мне шли. Рязань нам хан крымский на несколько дней подарил. Уразумели?