Геннадий Ананьев - Князь Воротынский

– Тебе бы, князь, воеводство взять. По роду…

– По роду, говоришь. Что верно, то верно. Только я так рассуждаю: сумел ты ежели грамоту цареву у татар выманить, не отворил ворот, тебе и продолжать дело начатое. А с меня не убудет, если я тебя уважу. Не обесчестит меня, не унизит.

На том и порешили. Крикнули главного пушкаря Иордана-немчина. Повелели:

– Ночью пушки у главных ворот поставь. Только так, чтобы не видать их было снаружи. Ядер побольше наготовь да зелья. Ратников-пешцов да казаков городовых бери, сколько понадобится.

– Ядра поднесем, не вопрос, только, как я считаю, нужно побольше дроба. Дроб гуще сечет, когда многолюдно.

– Ишь ты! – одобрил окольничий. – Смышленая у тебя голова, хотя и немчинская.

Ночью добрых полдюжины затинных пушек перетащили к главным воротам, приладили их чин-чином к бойницам, чтоб, значит, при нужде не тратить времени зря, а уж после этого убрали их за козырек. Остаток ночи пушкари коротали в надвратной церкви, которую священник держал в это тревожное время отворенной. Специально для укрытия ратников, ради которых и службу в ней служил. Прихожан в те дни в надвратной церкви не жаловали.

Утром, как и предполагали окольничий Хабар-Симский и князь Федор Оболенский, базар начался под самыми, почитай, стенами города. Уж на мосту через ров перед воротами торговцы раскинули свой товар. А товару награбленного видимо-невидимо, полонянников, связанных арканами, бессчетно; ждут-пождут басурмане, когда покупатели повалят из ворот, а тех все нет и нет. Сами татары меж собой рядятся, по рукам бьют, купцов же русских всего-ничего. Не более сотни. Бойчей лишь там, где полон на продажу выставлен. Челночат русские меж связок, выискивая своих, женщины осиротелые сговор ведут с приглянувшимися мужиками, чтоб за выкуп в жены взяли – там радость и горе перемешались густо, не распутаешь.

Час уже миновал, а ворота не отворяются: запретил окольничий горожанам выходить на торжище, и воротники блюдут приказ воеводский неукоснительно, охолаживая настырных:

– Поговори мне! Иль татарве в пособники метишь?!

После такого обвинения кому захочется лезть на рожон?

Продавцы уже начали приглашать горожан, коверкая русские слова. Все громче и громче их крики:

– Выходит! Задарма купишь!

– Жадна душа все найдет!

Вскорости начался разворот как по написанному. Вельможа какой-то подъехал от стана. С охраной. Не так уж и малой. Притихло торжище, низкими поклонами встречая знатного ханского слугу, но вскоре окружили его татары и начали что-то доказывать, жестикулируя руками.

Прислушались те воротники, что на колокольне дозорили, улавливать начали, о чем нойона просят рядовые воины: требуют, значит, чтобы горожане слово держали и на торг выходили, а еще просят, чтобы сбежавших полонянников вернул город, либо выкуп дал. Неужели, доказывают, обуздать непокорных нельзя.

Срочно к окольничему послали известие, и тот не заставил себя ждать. Вместе с князем Оболенским поднялся на колокольню, встал, чтобы не выпяливаться, но видеть и слышать все. Татарский он знал хорошо, поэтому в толмаче не нуждался. Сразу ему стал ясен коварный замысел басурман: сейчас потребуют слово держать в отношении торговли и возврата сбежавших пленников, а когда ворота откроются хотя бы даже для переговоров, татарва тут же повалит в них. «Не устоять!»

Нойон поднял руку, потребовав:

– Пропустите!

Жалобщики расступились, и нойон, подъехав почти к самым воротам, крикнул:

– Именем хана впустите меня! Я хочу поговорить с вашим воеводой!

Верные его нукеры сгрудились за ним полукольцом. Вид у них воинственный, лица пылают гневом. Чуть поодаль, тоже в полукольце, стояли жалобщики, и полукольцо это множилось быстро: к нему липли и торговцы награбленным, и те, кто выставил на продажу несчастных пленников.

Окольничий Хабар-Симский крикнул с колокольни:

– Я слушаю тебя, знатный воин. Можешь говорить.

– Именем хана требую открыть ворота! Мы разыщем беглецов и покинем город с миром.

– Мы сами найдем тех, кто сбежал, и завтра передадим вам. Князя Оболенского я выкуплю сам. Условие такое: только послы подойдут к воротам. Пешие. Как и на прежних переговорах. Близко – никого.

– Открывай сейчас! Ты обманешь, как с шертной грамотой как с согласием на торговлю. Я требую именем хана: открывай!

Последние слова нойона заглушил залп затинных пушек, дроб скосила десятки и нукеров, и жалобщиков, начал сползать с коня и нойон – самый здоровенный нукер подхватил его и, прижав к себе, пустился вскачь к стану. Понеслись за ним и остальные нукеры, топча своих же соплеменников, тоже в панике отхлынувших от городской стены.

«Кто повелел?! – возмутился окольничий. – Теперь штурма не избежать!»

Ратники и добровольцы начали, по приказу Хабара-Симского, изготавливаться к битве на стенах, костровые зажгли дрова под котлами со смолой и водой, но время шло, а устрашающее «Ур-ра-а-а-агш!» не взметало татарские тумены, не гнали нехристи и пленников, чтобы те первыми лезли на стены. Закипела вода в котлах, вспучиваться начала и смола, а в татарском стане тишина. Странно. Очень странно.

А тем временем изготовили свои тумены к штурму темники, каждый получил уже свой отрезок стены, ждали только последнего слова Мухаммед-Гирея, у входа в шатер которого едва держался на ногах раненый нойон, надеясь быть впущенным в ханские покои. Только отчего-то не впускал к себе хан истекающего кровью военачальника, он беседовал с лазутчиком из Астрахани. И чем больше узнавал подробности подготовки астраханцев к походу на Крым, тем более убеждался, что нужно спешно возвращаться в свой улус, чтобы не потерять все. Отпустив, наконец, лазутчика, Мухаммед-Гирей велел впустить раненого нойона и собрать всех нойонов и темников, всех советников для важного, как он сказал, разговора. Выслушав раненого, совершенно уже обессилевшего, хан повелел унести его и передать в руки лекарей, затем заговорил злобно:

– Кровь погибших от коварства рязанцев не может быть отмщена сегодня. Мы вернемся сюда и сравняем город с землей, а сейчас нам нужно спешить на защиту своих улусов. Астраханцы уже наметили день начала похода. Они, поганые себялюбцы, не думают о могуществе Орды, к которой мы хотим ее привести. Они не хотят нашего величия, но роют могилу себе! Себе и всей Орде! Она может противостоять своим врагам только в единстве! – Он сделал паузу и продолжал: – Сейчас же пусть трогаются караваны с добычей и пленными. Каждая сотня, каждый тумен для их сопровождения выделяет третью часть. С оставшимися мы постоим до ночи. Потребуем, чтобы город вернул пленных и выдал тех, кто стрелял по нашим воинам!

Знать бы городу слова ханские, вел бы он себя иначе, а то напружинился, ожидая штурма с минуты на минуту. Хабар-Симский и Оболенский колокольни надвратной церкви не покидали. Выяснить, кто самовольно осыпал дробом татар, послали младшего воеводу. Не долго тот отсутствовал. Вернулся вскоре с пушкарским головой Иорданом-немчином. Тот и не собирался скрывать, что на свой страх и риск повелел дать залп.